Библейские образы и мотивы в раннем творчестве В. В. Маяковского

1. Традиция обращения к библейским образам.
2. Своеобразие образа Бога в раннем творчестве.
3. Парадоксальное преломление библейских мотивов.

О жестокое небо, безжалостный Бог!
Ты еще никогда никому не помог.
Если видишь, что сердце обуглено горем, —
Ты немедля еще добавляешь ожог.
О.Хайям

Обращение к библейским образам и мотивам не является редкостью в мировой и русской литературе. Нужно отметить, что художественная трактовка событий, о которых идет речь в Священном Писании, далеко не всегда соответствует религиозным канонам, вспомним хотя бы «Гаврилиаду» А. С. Пушкина. Воображение писателей захватывал и образ падшего ангела, поднявшего бунт против Бога. Однако нужно отметить, что традиционно отношение к Богу оставалось достаточно возвышенным.

В. В. Маяковский в своем раннем творчестве также нередко обращался к библейским образам и мотивам. Легко заметить, насколько нетипичен образ Бога в его произведениях. Бог в стихотворениях Маяковского предстает уже не надмировой Сущностью, непостижимой и величественной. Отношения между Богом и лирическим героем лишены преклонения и ощущения человеческого несовершенства. Бог, напротив, обретает чисто человеческие черты, снижающие его образ:

...врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда!

«Ворвался ты ко мне, как ураган, Господь!» — эта строка арабского поэта О. Хайяма близка Маяковскому по настроению, однако бросается в глаза огромная разница в позициях лирических героев. При всей непосредственности, даже грубоватости хайямовского обращения к Создателю, лирический герой все же испытывает воздействие со стороны Бога. В стихотворении Маяковского возникает удивительная коллизия — человек практически уравнивается в правах с Богом, он тоже может незванным и нежданным ворваться к Создателю. И сам Бог куда больше напоминает ответственного работника, в кабинет которого врывается проситель. «Жилистая рука» Бога вообще вызывает ассоциации с языческими божествами — слишком телесен это Бог.

В поэме «Облако в штанах» происходит дальнейшее снижение образа Бога. Лирический герой обращается к Нему фамильярно и дерзко, без благоговения и трепета:

Послушайте, господин бог!
Как вам не скучно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?

Но грубый вызов, слышащийся в этйх словах, является результатом сильных душевных переживаний лирического героя. Это не вызов власти Бога как таковой — это крик души, жаждущей Его справедливости и помощи:

Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,

что у каждого есть голова, —
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!

Таким образом, вызов, который лирический герой Маяковского бросает Богу — это упрек в неправильном распоряжении властью, в ущербности Его могущества. Отсюда следует разочарование в Боге. Лирический герой не сомневается в самом факте его существования, но полагает, что Бог реальный не соответствует идеалу божества:

Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.

В поэме «Облако в штанах» достаточно много библейских мотивов и образов, однако их звучание резко отличается от традиционного. Интересно, что первоначально Маяковский назвал это произведение «Тринадцатый апостол», однако это заглавие не было пропущено цензурой. Сам автор определял содержание своей поэмы как совокупность четырех «долой» — «вашу любовь», «ваше искусство», «ваш строй», «вшу религию». В тоже время нужно иметь в виду, что любое «долой» органически связано с тем, что оно отрицает. Называя себя «тринадцатым апостолом» Маяковский тем самым указывает на своеобразные отношения с религией: он и продолжатель проповеди Христа, и антагонист Бога одновременно. Парадоксальность такой позиции усиливается благодаря странным образам, граничащим с кощунством: «глазами в сердце въелась богоматерь», «карусель на дереве добра и зла». «Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу» — это нахальное обращение к Богу на первый взгляд выглядит нелогичным: если вездесущий, то есть пребывающий везде, почему «будешь», а не «есть»? А образ шкапа и вовсе порождает ассоциацию со скелетом, который Спрятан в шкафу... Мы видим, как в поэме , расплываются прежние, четкие грани Добра и Зла: Бог занимает место скелета, являющегося символом смерти. А что же возводит Маяковский на место Бога, с которым разговаривает так грубо, с язвительным сарказмом и разочарованием страдающей души?

Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?

«Бог есть Любовь», а Маяковский, как мы видим, разделяет эти понятия. Снижая образ Бога, поэт, соответственно, снижает и образ рая, где предлагает поселить «Евочек» разгуливающих по ночным бульварам проституток. Точно так же развенчиваются и постоянные обитатели «небесных кущ»: апостолу Петру предлагается пуститься в пляс, ангелов поэт называет «крыластыми прохвостами». К любви, которой так жаждет лирический герой — земной, чувственной любви — обращает он слова главной христианской молитвы:

...тело твое просто прошу,
как просят христиане
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».

Подобное видение земной любви перекликается с эпикурейскими мотивами уже упоминавшегося ранее Хайяма:

...Я избрал себе секту любовных утех.
Ты — мой бог! Подари же мне радости рая,
Слиться с богом, любовью пылая — не грех!

Однако было бы неправильно ставить знак равенства между любовным весельем хайямовских строк и отношением к любви Маяковского, в творчестве которого не стихают трагические ноты. Любовь трагична, и трагично все существование человека, особенно талантливого, поэтому в поэме «Облако в штанах» неоднократно повторяется мотив распятия, Голгофы. Терновый венец становится символом грядущих исторических потрясений, а себя поэт ощущает и «предтечей», и «голгофником оплеванным»:

 

...я — где боль, везде;

на каждой капле слезовой течи

распял себя на кресте.