Художественный мир Блока А.А.

   Биографии / Блок А.А.

Лирика Блока — явление уникальное в русской поэтической культуре. При всем многообразии ее проблематики и художественных решений, при всем отличии ранних стихотворений от последующих — она выступает как единое целое, как одно развернутое во времени произведение, как отражение пройденного поэтом «пути». Уже современники заметили, как часто повторяются в лирике Блока несколько ключевых слов. Так, К. Чуковский писал, что излюбленные слова раннего Блока — «туманы» и «сны». Наблюдение критика соответствовало профессиональным «наклонностям» поэта. В «Записных книжках» Блока есть такая запись: «Всякое стихотворение — покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. Из-за них существует стихотворение».

Для всего корпуса лирики Блока характерна устойчивая повторяемость важнейших образов, словесных формул и лирических ситуаций. Они, эти образы и слова, наделяются не только «словарными» значениями, но получают дополнительную смысловую энергию, впитывают новые семантические оттенки из ближайшего словесного окружения. Ho не только контекст конкретного стихотворения определяет значение таких слов-сигналов. Чем больше блоковских стихов мы читаем, тем богаче становится восприятие каждого стихотворения, потому оно не только излучает «заряд» собственного смысла, но и одновременно «заряжается» смыслом других стихотворений. Благодаря сквозным мотивам лирика Блока приобрела очень высокую степень цельности. Сам поэт хотел от своих читателей, чтобы его лирика рассматривалась как трехтомный роман в стихах, названный им «трилогией вочеловечения».

С чем же связана такая позиция автора множества прекрасных лирических стихотворений? Прежде всего с тем, что в центре его лирики — личность современного человека. Именно личность в ее отношениях со всем миром (и социальным, и природным, и «космическим») составляет ядро проблематики поэзии А. Блока. Такая проблематика до Блока традиционно воплощалась в жанре романа. Вспомним, что в качестве жанрового обозначения «Евгения Онегина» А. С. Пушкин использовал термин «роман в стихах». В стихотворном романе Пушкина — отчетливый, хотя и незавершенный сюжет, многогеройная композиция персонажей, множество внесюжетных элементов, позволявших автору свободно «отступать» от повествовательных целей, «напрямую» обращаться к читателю, комментировать сам процесс создания романа и т. п.

В лирическом «романе» А. Блока тоже есть своеобразный сюжет, но не событийный, а лирический — связанный с движением чувств и мыслей, с разворачиванием устойчивой системы мотивов. Если содержание пушкинского романа во многом определяется меняющейся дистанцией между автором и героем, то в блоковском лирическом «романе» такой дистанции нет: личность А. Блока и стала героем «трилогии вочеловечения». Вот почему по отношению к нему в литературоведении используется категория «лирического героя». Впервые этот термин, сегодня широко используемый и по отношению к творчеству других лириков, появился в работах замечательного литературоведа Ю. Тынянова — в его статьях о поэзии Блока.

Герой блоковской лирики может представать иноком или безымянным воином из стана Дмитрия Донского, Гамлетом или посетителем пригородного ресторана, но всякий раз это воплощения одной души — одного мироощущения, одного способа мышления. Введение нового термина было вызвано тем, что «самой большой лирической темой» Блока, по словам Ю. Тынянова, стала сама личность поэта. Вот почему при всем разнообразии тематического материала, составляющего «предметный» фон блоковского «романа», лирическая трилогия от начала до конца остается моноцентричной.

Какова внешняя композиция блоковского «романа в стихах»? Поэт делит его на три тома, каждый из которых обладает идейно-эстетическим единством и соответствует одному из трех этапов «вочеловечения». «Вочеловечение» — слово из богословского лексикона: в христианской традиции оно обозначает явление Сына Человеческого, воплощение Бога в человеческом облике. Важно, что в поэтическом сознании А. Блока образ Христа связан с идеей творческой личности — художника, артиста, всей своей жизнью служащего пересозданию мира на основах добра и красоты, совершающего подвиг самоотречения ради осуществления этих идеалов.

Путь такой личности — лирического героя романа — стал основой сюжета трилогии. В рамках каждого из трех этапов общего движения — множество частных эпизодов и ситуаций. В прозаическом романе, как правило, конкретный эпизод составляет содержание главы, в лирическом романе А. Блока — содержание стихотворного цикла, т. е. нескольких стихотворений, объединенных общностью ситуации. Для «романа пути» вполне естественно, что самой распространенной оказывается ситуация встречи — встречи лирического героя с другими «персонажами», с разнообразными фактами и явлениями социального или природного мира. На пути героя — реальные преграды и обманчивые миражи «болотных огней», соблазны и испытания, ошибки и подлинные открытия; путь изобилует поворотами и перекрестками, сомнениями и страданиями. Ho главное, что каждый последующий эпизод обогащает героя духовным опытом и расширяет его кругозор: по мере движения пространство романа расширяется концентрическими кругами, так что в конце пути взор героя объемлет пространство всей России.

Помимо внешней композиции, определяемой делением на книги (тома) и разделы (циклы), трилогия Блока организована и более сложной внутренней композицией — системой мотивов, образными, лексическими и интонационными повторами, связывающими отдельные стихотворения и циклы в единое целое. Мотив в отличие от темы — категория формально-содержательная: мотив в поэзии служит композиционной организации множества отдельных стихотворений в ощутимое лирическое целое. Поскольку прямые сюжетные связи между стихотворениями отсутствуют, мотив восполняет композиционную цельность стихотворного цикла или даже всей лирики поэта. Он создается многократно повторяющимися и варьирующимися от стихотворения к стихотворению лирическими ситуациями и образами (метафорами, символами, цветовыми обозначениями).

Основные мотивы лирики А. Блока. Центральный цикл первого тома блоковской лирической трилогии — «Стихи о Прекрасной Даме». Именно эти стихи до конца жизни оставались для Блока самыми любимыми. Как известно, в них отразились любовный роман молодого поэта с будущей женой Л. Д. Менделеевой и увлечение философскими идеями Вл. Соловьева. В учении философа о Душе мира, или Вечной Женственности Блока привлекала мысль о том, что именно через любовь возможно устранение эгоизма, единение человека и мира. Смысл любви, по В. Соловьеву, состоит в обретении личностью идеальной цельности, которая приблизит человека к высшему благу — «абсолютной солидарности», т. е. слиянию земного и небесного. Подобная «высокая» любовь к миру открывается человеку через любовь к земной женщине, в которой нужно суметь прозреть ее небесную природу.

«Стихи о Прекрасной Даме» принципиально многоплановы. В той мере, в какой они говорят о реальных чувствах и передают историю «земной» любви — это произведения интимной лирики. Ho «земные» переживания и эпизоды личной биографии в лирическом цикле Блока важны не сами по себе — они используются поэтом как материал для вдохновенного преобразования. Важно не столько увидеть и услышать, сколько прозреть и расслышать; не столько рассказать, сколько поведать о «несказанном».

Сюжет блоковского сборника («Стихи о Прекрасной Даме» поначалу составили содержание дебютного для поэта сборника стихотворений) — это сюжет ожидания Встречи с возлюбленной — встречи, которая преобразит мир и героя, соединит землю с небом. Участники этого сюжета — «он» и «она». Многопланов облик героини. С одной стороны, это вполне реальная, «земная» женщина, каждое свидание с которой открывает в ней лирическому герою какую-либо новую черту. «Она стройна и высока,//Всегда надменна и сурова». Герой видит ее «каждый день издалека» или встречается с ней «на закате». В разные встречи на ней может быть «сребристо-черный мех» или «белое платье». Она скрывается «в темные ворота» и т. п. С другой же стороны, перед нами небесный, мистический образ «Девы», «Зари», «Величавой Вечной жены», «Святой», «Ясной», «Непостижимой»... То же можно сказать и о герое цикла. «Я и молод, и свеж, и влюблен», — вполне «земная» самохарактеристика. А далее он уже «безрадостный и темный инок» или «отрок», зажигающий свечи.

Драматизм ситуации ожидания — в противопоставлении земного и небесного, в заведомом неравенстве лирического героя и Прекрасной Дамы. В их отношениях возрождается атмосфера средневекового рыцарства: предмет любви лирического героя вознесен на недосягаемую высоту, поведение героя определяется ритуалом самозабвенного служения. «Он» — влюбленный рыцарь, смиренный инок, готовый к самоотречению схимник. «Она» — безмолвная, невидимая и неслышимая; бесплотное средоточие веры, надежды и любви лирического героя.

Поэт широко использует прилагательные с семантикой неопределенности и глаголы с семантикой безличности или пассивного созерцания: «неведомые тени», «нездешние видения», «непостижимая тайна»; «вечер придвинется», «все узнается», «жду», «слежу», «гадаю», «направляю взор» и т. п. Литературоведы часто называют первый том лирики Блока «стихотворным молитвенником»: в нем нет событийной динамики, герой застывает в коленопреклоненной позе, он «молча ждет», «тоскуя и любя»; ритуальность происходящего поддержана образными знаками религиозного служения — упоминаниями лампад, свечей, церковной ограды, — а также господством белого, алого и золотого цветов в живописной палитре.

Основной раздел «Стихов о Прекрасной Даме» был в первом издании (в форме лирического сборника) назван «Неподвижность». Однако внешняя малоподвижность лирического героя компенсируется драматической сменой его настроений: светлые надежды сменяются сомнениями, ожидание любви осложняется боязнью ее крушения, нарастают настроения несовместимости земного и небесного. В хрестоматийном стихотворении «Предчувствую Тебя...» наряду с нетерпеливым ожиданием звучит важный мотив боязни Встречи. В миг воплощения Прекрасная Дама может превратиться в греховное создание, а ее нисхождение в мир — оказаться падением:

Весь горизонт в огне, и близко появленье.
Ho страшно мне: изменишь облик Ты.
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.

Особой напряженностью отмечен завершающий первый том цикл «Распутья». Светлая эмоциональная атмосфера влюбленного ожидания уступает место настроениям недовольства собой, самоиронии, мотивам «страхов», «смехов», тревог. В поле зрения героя попадают приметы «повседневности»: быт городской бедноты, людское горе («Фабрика», «Из газет» и др.). «Распутья» предвосхищают важные перемены в судьбе лирического героя.

Эти перемены отчетливо проявились во втором томе лирической трилогии.

Общественный подъем, охвативший в это время самые широкие слои российского народа, решающим образом воздействовал и на Блока. В сознание поэта властно вторгаются события окружающей жизни, требующие своего осмысления. Он воспринимает их как динамичное начало, «стихию», вступающую в конфликт с «несмутимой» Душой Мира, как «антитезу», противостоящую «тезе», и погружается в сложный и противоречивый мир людских страстей, страданий, борьбы.

Если первый том лирики определялся мотивами ожидания Встречи и высокого служения, то новый этап лирического сюжета связан прежде всего с мотивами погружения в жизненные стихии, или, используя формулу самого Блока, «мятежа лиловых миров». Сознание лирического героя обращено теперь к непридуманной жизни. Она является ему в стихиях природы (цикл «Пузыри земли»), урбанистической цивилизации (цикл «Город») и земной любви («Снежная маска»). В конечном счете череда встреч героя со стихиями приводит его к встрече с миром действительности. Изменяется само представление героя о сущности мира. Общая картина жизни резко усложняется: жизнь предстает в дисгармонии, это мир множества людей, драматических событий, борьбы. Важнее всего, однако, что в поле зрения героя теперь — национальная и общественная жизнь страны. Свидетельство тому — стихотворения «Шли на приступ. Прямо в грудь...», «Поднимались из тьмы погребов...», «Митинг», «Сытые» и др. Характерно, однако, что лирический герой при всей солидарности с теми, кто выступает на защиту угнетенных, не считает себя достойным оказаться в их рядах:

Вот они далёко,
Весело плывут.
Только нас с тобою,
Верно, не возьмут!
(«Барка жизни стала...»)

На такой щемящей ноте начинает звучать в лирике Блока одна из главных для него проблем — народ и интеллигенция.

Второй этап пути лирического героя, соответствующий второму периоду творчества поэта, — самый сложный по структуре мотивов и многообразию интонаций (трагических и иронических, романтических и «балаганных»). Стихия — ключевой символ второго тома лирики. Этот символ в сознании поэта близок тому, что он называл «музыкой,» — он связан с ощущением глубинной творческой сути бытия. Музыка в представлении Блока пребывает в природе, в любовном чувстве, в душе народа и в душе отдельного человека. Близость к стихиям природы и народной жизни обеспечивает человеку подлинность и силу его чувств. Однако сближение с многообразными стихиями становится для героя не только залогом наполненности жизни, но и серьезнейшим нравственным испытанием.

Стихия не существует вне земных воплощений. Крайними воплощениями «земного» начала становятся в лирике поэта персонажи народной демонологии из цикла «Пузыри земли» (чертенята, колдуны, ведьмы, русалки) — одновременно влекущие и пугающие. Среди «ржавых болот» постепенно исчезают былые порывы ввысь, к золоту и лазури: «Полюби эту вечность болот: // Никогда не иссякнет их мощь». Пассивное растворение в стихиях может обернуться самодовлеющим скепсисом, забвением идеала.

Меняется и облик героини любовной лирики — Прекрасная Дама вытеснена Незнакомкой, неотразимо-притягательной «посюсторонней» женщиной, шокирующей и одновременно очаровательной. В знаменитом стихотворении «Незнакомка» (1906) контрастно соотнесены «низкая» действительность (дисгармоничная картина пригорода, компания завсегдатаев дешевого ресторана) — и «высокая» мечта лирического героя (пленительный образ Незнакомки). Однако ситуация не исчерпывается традиционным романтическим конфликтом «мечты и действительности». Дело в том, что Незнакомка одновременно и воплощение высокой красоты, напоминание о сохранившемся в душе героя «небесном» идеале — и порождение «страшного мира» реальности, женщина из мира пьяниц «с глазами кроликов».

Образ оказывается двуликим, он строится на соединении несоединимого, на «кощунственном» совмещении прекрасного и отталкивающего. И все же эмоциональный итог стихотворения — не в сетованиях на иллюзорность красоты, а в утверждении ее тайны. Спасение лирического героя в том, что он помнит — помнит о существовании любви безусловной («В моей душе лежит сокровище, / И ключ поручен только мне!»). Во втором томе трилогии лирический герой Блока, «попирая святыни», жаждет верить; бросаясь в вихрь любовных измен, — тоскует о любви единственной.

Новое мироощущение лирического героя повлекло за собой изменения в поэтике: резко возрастает интенсивность оксюморонных сочетаний, особое внимание уделяется музыкальной выразительности стиха, метафоры последовательно развиваются в самостоятельные лирические темы (один из характернейших образцов такого «плетения» метафор — стихотворение «Снежная завязь»). Вот как высказывался об одном из циклов второго тома («Снежная маска») Вяч. Иванов — крупнейший теоретик среди символистов 900-х годов: «По-моему, это апогей приближения нашей лирики к стихии музыки. <...> Звук, ритмика, ассонансы пленительны, упоительное, хмельное движение, хмель метели... Дивная тоска и дивная певучая сила!»

Однако мир стихий способен полонить лирического героя, прервать его движение. А. Блок ощущает необходимость искать какие-то новые пути. В самом многообразии стихий необходим выбор. «He значит ли понять все и полюбить все — даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, — не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?» — пишет он в 1908 году. Возникает потребность приподняться над стихийностью. Итоговым разделом второго тома трилогии стал цикл «Вольные мысли», знаменующий решающий переход к трезвому и четкому отношению к миру. Что же выносит лирический герой из опыта приобщения к стихиям? Главное — это мужественная идея противостояния страшному миру, идея долга. От «антитезы» безверия и субъективности герой возвращается к вере, но его вера в идеальное начало жизни наполняется новыми смыслами по сравнению с ранней лирикой.

Одно из самых принципиальных стихотворений второго тома — «О, весна без конца и без края». В нем развивается один из важнейших мотивов лирики Блока — «и отвращение от жизни, и к ней безумная любовь». Жизнь открывается лирическому герою во всей неприглядности («томления рабьих трудов», «колодцы земных городов», «плач», «неудача»). И все же реакция героя на все проявления дисгармонии далека от однозначного неприятия. «Принимаю» — вот волевое решение лирического героя. Ho это не пассивное смирение перед неизбежностью: герой предстает в облике воина, он готов противостоять несовершенству мира. Каким же выходит лирический герой из испытаний стихиями? Смело познавать жизнь, ни от чего не отрекаться, испытать все напряжение страстей во имя полноты познания жизни, принять ее такой, какая она есть — в сопряжении «прекрасного» и «страшного» начал, но вести вечный бой за ее совершенство. Лирический герой теперь «мужественно глядит в лицо миру». «В конце пути», как писал поэт в предисловии к сборнику «Земля в снегу», — для него «расстилается одна вечная и бескрайная равнина — изначальная родина, может быть, сама Россия».

В третьем томе «романа в стихах» синтезированы и переосмыслены важнейшие мотивы первых двух частей трилогии. «Тезу» первого и «антитезу» второго тома сменяет «синтез». Синтез — это новая, более высокая ступень осмысления действительности, отвергающая предыдущие и в то же время соединяющая в себе по-новому некоторые их черты. Книга открывается циклом «Страшный мир».

Ведущий мотив цикла — омертвение мира современной городской цивилизации. Лаконичный выразительный образ этой цивилизации представлен знаменитым стихотворением «Ночь, улица, фонарь, аптека...». В орбиту этих сил духовной смерти попадает и лирический герой: он трагически переживает собственную греховность, в его душе нарастает ощущение смертельной усталости. Даже любовь теперь — чувство мучительное, оно не избавляет от одиночества, а только обостряет его. Вот почему лирический герой осознает как греховные поиски личного счастья. Счастье в «страшном мире» чревато душевной черствостью, моральной глухотой. Ощущение безысходности приобретает у героя всеохватный космический характер:

Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.

А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь который раз?

Образ огромной обобщающей силы создан в заключающем цикл «Голосе из хора». Здесь — апокалиптическое пророчество о грядущем торжестве зла:

И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы и я.
Все небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия...

Вот как комментирует эти строчки сам поэт: «Очень неприятные стихи. <.„> Лучше бы было этим словам остаться несказанными. Ho я должен был их сказать. Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».

Полюс «страшного мира» вызывает в сознании лирического героя мысль о грядущем возмездии — эта мысль развивается в двух небольших циклах «Возмездие» и «Ямбы». Возмездие, по Блоку, настигает человека за измену идеалу, за утрату памяти об абсолютном. Это возмездие — прежде всего суд собственной совести.

«Цыганская стихия», любовь, музыка, искусство, «печаль и радость» нашли свое место в цикле «Кармен». Образ Кармен у поэта многолик, синтетичен. Кармен — и героиня оперы Бизе, и современная женщина. Она и независимая, вольнолюбивая испанская цыганка, и славянка, которую герой под «заливистый крик журавля» обречен «ждать у плетня до заката горячего дня». Стихийное начало выражено в ней в самых различных его проявлениях — от стихии сжигающей страсти, стихии природы и космоса — до творческой стихии «музыки», дающей надежду на грядущее просветление. Этим и близка героиня цикла лирическому герою.

Логическое развитие сюжета пути лирического героя — обращение к новым, безусловным ценностям — ценностям народной жизни, Родины. Тема России — важнейшая блоковская тема. На одном из выступлений, где поэт читал самые разные свои стихотворения, его попросили прочесть стихи о России. «Это все — о России», — ответил Блок. Однако наиболее полно и глубоко эта тема воплощена в цикле «Родина».

Перед этим важнейшим в «трилогии вочеловечения» циклом Блок помещает лирическую поэму «Соловьиный сад». Поэма воссоздает ситуацию решающего распутья в сюжете лирического романа. Она организована непримиримым конфликтом, исход которого не может не быть трагическим. Композиция строится на противопоставлении двух начал бытия, двух возможных путей лирического героя. Один из них — повседневный труд на скалистом берегу, томительное однообразие существования с его «зноем», скукой, обездоленностью. Другой — завлекающий музыкой «сад» счастья, любви, искусства:

He доносятся жизни проклятья

В этот сад, обнесенный стеной...

Поэт не пытается найти примирения «музыки» и «необходимости», чувства и долга; они с подчеркнутой суровостью разделены в поэме. Однако оба жизненных «берега» являют собой несомненные ценности для лирического героя: между ними он и блуждает (с «каменистого пути» сворачивает в соловьиный сад, но оттуда слышит призывный шум моря, «далекое рычанье прибоя»). В чем же причина ухода героя из соловьиного сада? Вовсе не в том, что он разочарован «сладкой песнью» любви. Эту чарующую силу, уводящую с «пустого» пути монотонного труда, герой не судит аскетическим судом и не лишает прав на существование.

Возвращение из круга соловьиного сада — не идеальный поступок и не торжество «лучших» качеств героя над «худшими». Это трагический, подвижнический выход, связанный с потерей действительных ценностей (свободы, личного счастья, красоты). Лирический герой не может быть удовлетворен своим решением, как не мог бы обрести духовной гармонии, останься он в «саду». Его участь трагична: в каждом из необходимых, дорогих для него миров есть своя «правда», но правда неполная, односторонняя. Поэтому не только замкнутый «оградой высокой и длинной» сад рождает в душе героя ощущение сиротства, но и возвращение к скалистому берегу не избавляет его от тоскливого одиночества.

И все же выбор сделан в пользу сурового долга. Это подвиг самоотречения, определяющий дальнейшую судьбу героя и позволяющий многое понять в творческой эволюции автора. Смысл своего пути и логику лирической трилогии А. Блок наиболее четко определил в одном из писем Андрею Белому: «...таков мой путь, теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе — «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света — через необходимый болотистый лес -— к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и... — к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру... получившего право изучать формы... вглядываться в контуры «добра и зла» — ценой утраты части души».

Выйдя из «Соловьиного сада», лирический герой трилогии расстается со «сладкой песнью» любви (важнейшая до сих пор любовная тема уступает место новой верховной ценности — теме Родины). Сразу вслед за поэмой в третьем томе «лирического романа» — цикл «Родина» — вершина «трилогии вочеловечения». В стихах о России ведущая роль принадлежит мотивам исторических судеб страны: смысловое ядро патриотической лирики Блока составляет цикл «На поле Куликовом». Куликовская битва в восприятии поэта — символическое событие, которому суждено возвращение. Поэтому столь важна в этих стихах лексика с семантикой возврата, повтора: «За Непрядвой лебеди кричали, // И опять, опять они кричат...»; «Опять с вековою тоскою // Пригнулись к земле ковыли»; «Опять над полем Куликовым // Взошла и расточилась мгла...». Тем самым обнажаются нити, связывающие историю с современностью.

Стихотворения строятся на противопоставлении двух миров. Лирический герой предстает здесь безымянным воином войска Дмитрия Донского. Тем самым личная судьба героя отождествляется с судьбой Родины, он готов погибнуть за нее. Ho в стихах ощутима и надежда на победное и светлое будущее: «Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами // Степную даль».

Другой знаменитый образец патриотической лирики Блока — стихотворение «Россия» — начинается все тем же наречием «опять». Эта лексическая частность заслуживает комментария. Лирический герой трилогии уже прошел огромный путь — от неоформленных предчувствий грандиозных свершений — к ясному пониманию своего долга, от ожидания встречи с Прекрасной Дамой — к реальной встрече с «прекрасным и яростным» миром народной жизни. Ho сам образ Родины в восприятии лирического героя напоминает о прежних воплощениях его идеала. «Нищая Россия» наделена в стихотворении человеческими чертами. Подробности лирического пейзажа «перетекают» в портретные детали: «А ты все та же — лес да поле, // Да плат узорный до бровей». Выразительны портретные штрихи облика Руси в другом стихотворении цикла — «Новая Америка»: «Шопотливые, тихие речи, // Запылавшие щеки твои...»

Для лирического героя любовь к Родине — не столько сыновнее, сколько интимное чувство. Потому образы Руси и Жены в лирике Блока очень близки. В облике России оживает память о Прекрасной Даме, хотя эта связь логически не явлена. Предыстория лирического «я» входит в структуру стихов о Родине, а сами эти стихи ретроспективно обогащают раннюю любовную лирику Блока, подтверждают мысль поэта о том, что все его стихи — о России.

Цикл «Родина» завершает небольшое стихотворение «Коршун». В нем сосредоточены все ведущие мотивы, прозвучавшие в цикле. Тут и приметы неброского российского пейзажа, и напоминание о подневольной судьбе русского человека, и обобщенный образ самой Родины. Все это глубоко народно и неразрывно связано с фольклорной стихией. А сам Коршун — символ тех зловещих сил, которые тяготеют над Россией. Вопросы, поставленные в конце стихотворения и усиленные анафорой «доколе», не являются обычными риторическими вопросами. Автор обращает их и к себе, и к читателям, и, быть может, к самой Истории как активный призыв к действию.

Важнейший мотив стихов о Родине — мотив пути («До боли // Нам ясен долгий путь!»). В финале лирической трилогии это общий для героя и его страны «крестный» путь. Чтобы подвести итоги трилогии, воспользуемся формулой одного из крупнейших блоковедов — Д. Е. Максимова: «путь Блока предстает... как некое восхождение, в котором «отвлеченное» становится «конкретнее», неясное — яснее, уединенное срастается с общенародным, вневременное, вечное — с историческим, в пассивном зарождается активное».

Поэма «Двенадцать». Поэма «Двенадцать» формально не входит в блоковскую «трилогию», но, связанная с ней многими нитями, она стала новой и высшей ступенью его творческого пути. «Во время и после окончания «Двенадцати» — свидетельствовал поэт, — я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)». И еще: «...Поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях — природы, жизни и искусства».

Вот эта «буря во всех морях» и нашла свое сгущенное выражение в поэме. Все ее действие развертывается на фоне разгулявшихся природных стихий («Ветер, ветер — // На всем божьем свете!», «Ветер хлесткий», он «гуляет», «свищет», «и зол и рад», «разыгралась чтой-то вьюга», «ох, пурга какая, спасе!», «Вьюга долгим смехом // Заливается в снегах» и т. д.). Очевидно, что образы ветра, метели романтичны и имеют символический смысл. Символична и вся система образов поэмы — от первого до крайне неожиданного последнего.

Сам автор «Двенадцати» отказался от попыток рационально-логического объяснения своего произведения. Наиболее ясное высказывание Блока по поводу смысла финального образа — ссылка на «самоочевидность», на то, что «так увиделось»: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа» (дневниковая запись от 25 февр. 1918 г.). Характерно закавычивание имени — указание на его условность.

Многое в поэме — ошеломляюще неожиданно. Читатель «Двенадцати» должен испытывать резкое смешение и смещение чувств: «мерцающий» смысл поэмы не подчиняется законам линейной логики. Это, пожалуй, одно из главных свойств смыслопорождения в поэме.

Резкое противопоставление двух миров — «черного» и «белого», старого и нового — с полной определенностью выявляется в двух первых главах поэмы. В одной из них — сатирические зарисовки обломков старого мира (буржуя, «писателя-витии», «товарища-попа», «барыни в каракуле», уличных проституток...). В другой коллективный образ двенадцати красногвардейцев, представителей «новой власти» и защитников «новой жизни». Блок нисколько не «выпрямляет», не идеализирует своих героев. Выразители народной стихии, они несут в себе и все ее крайности. С одной стороны, это люди, сознательно подхватившие революционные лозунги («Революцьонный держите шаг! // Неугомонный не дремлет враг!») и готовые исполнить свой долг. С другой — в их психологии еще живы и отчетливо выражены настроения стихийной, анархической «вольницы»:

Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба!

Да и вся «событийная» линия поэмы — нелепое убийство одним из красногвардейцев (Петрухой) своей любовницы Катьки — тоже в большой степени отражает неуправляемость поступков красногвардейцев и вносит в ее колорит трагическую окраску. Блок видел в революции не только ее величие, но и ее «гримасы».

Поэма Блока собирает вместе важнейшие мотивы его творчества: страшного мира, разбушевавшейся стихии, наконец, надежды на мистическое преображение жизни. Однако автор отказывается приводить эти мотивы «к общему знаменателю», примирять контрастные начала, он резко сталкивает «низкое» и «высокое», «действительность» и «мечту».

Эта принципиальная для Блока установка на стилевую дисгармонию была истолкована многими современниками поэта как художественная неудача или как вульгарное стремление певца Прекрасной Дамы «услужить» политическому режиму. Самый суровый отзыв принадлежал Ивану Бунину, который назвал поэму «набором стишков, то будто бы трагических, то плясовых, а в общем претендующих быть чем-то в высшей степени русским, народным...». Резкость бунинской оценки связана, помимо прочего, с принятым как аксиома (и ошибочным) мнением о «прославлении» Блоком революции. Ho в другом Бунин прав — прав по сути, а не по форме высказывания: он верно отметил предельную дисгармоничность «Двенадцати».

«Святая злоба» вооруженной черни оказывается неразделимой со злобой «черной» и неотвратимо влечет к «смертной скуке» (напомним, что этот мотив в лирике Блока связан с образами «страшного мира» и характеризует духовную деградацию, утрату идеала). Финальный образ «невидимого» Христа не просто многозначен, но и намеренно алогичен, создан соединением противоречащих друг другу характеристик. Поэтому он не поддается рассудочной расшифровке. Это отнюдь не канонический Христос: сама его фигура призрачна, едва различима на фоне «снежных россыпей».

Этот призрак феминизирован: «нежная поступь», «белый венчик из роз» — знаки того, что сам Блок называл «женственной восприимчивостью» и проявлениями артистизма, художнической натуры (в записи Блока 1918 года есть такое прямое уподобление: «Иисус — художник»). Неоднозначна и семантика «цветовых» деталей образа. «Кровавый флаг» вызывает ассоциации не только с цветом революционных знамен, но и с пролитой в центральном эпизоде поэмы кровью. «Белый венчик из роз» может быть истолкован как деталь аллегорического образа Мадонны (такова средневековая художественная традиция), но одновременно допускает иное прочтение: как принадлежность похорон или как символ забвения, ухода, в конечном счете, — смерти.

В любом случае появление Христа в финальной строфе поэмы никак не мотивировано предшествующим текстом, никак не связано с внутренним обликом персонажей поэмы. Это единственный, но решающий знак присутствия автора, это блоковская лирически-субъективная оценка всего происходящего. Революционная стихия подается Блоком в освещении двух несочетающихся правд. С одной стороны, это правда внешнего раскрепощения социальных низов: она в неизбежности социального возмездия за прежнюю несвободу. С другой стороны, это правда духовного (а значит, связанного с личностным, индивидуальным началом) освобождения от унизительной власти низменно-телесного в человеке, от биологических инстинктов, от бойцовских рефлексов.

Носитель этой правды отсутствует на сцене вплоть до последнего явления. И лишь оно неожиданным ретроспективным светом заново озаряет плакатные фи гурки персонажей и создает многослойную смысловую перспективу. «Они», персонажи поэмы, остаются грешниками на продуваемой ветрами земле, «он» — над ними и независим от них, над вьюгой, хаосом и над историей. Земля и небо, «дольнее» и «горнее» остаются разобщенными. Смысловой итог поэмы — трагически осмысляемое отсутствие фиксированного итога.

В соответствии с этим пафосом трагической разобщенности — композиция и стиль поэмы. Хотя поэма — жанр эпический, в «Двенадцати» господствуют лирические принципы композиционной организации — те же, что свойственны блоковской лирике. В дневниковой записи Блок назвал свое произведение «рядом стихотворений под общим заглавием», т. е. сблизил «Двенадцать» с лирическим циклом. Хотя в поэме есть элементы хронологической и пространственной конкретики (зима 1918, Петербург), они подчинены масштабному авторскому видению: счет времени идет на эпохи, а пространство города соотносится с безбрежной далью космоса.

Отдельные главы соотносятся друг с другом как разнохарактерные эпизоды или лирические ситуации, которые связаны между собой системой «музыкальных» лейтмотивов. Важнейший из них — мотив пути (слово «идут» — наиболее частое в поэме). Именно этот мотив линейного движения и становится организующим стержнем поэмы. Контрастны по отношению к нему мотивы снежной стихии, «черной злобы» и «смертной скуки», нарушающие линейную прогрессию шествия, придающие мотиву пути семантическую неоднозначность.

Тот же принцип контраста, дисгармонии — в композиции персонажей поэмы. Участники патруля — низы общества, голытьба. В их обрисовке Блок пользуется минимумом заостренных, экспрессивных деталей. Тот же принцип «портретирования» господствует в обрисовке ненавистных шагающим патрульным Ваньки, Катьки, в коротких характеристиках периферийных персонажей («старушки», «буржуя», «писателя-витии», «барыни в каракуле»). Предельный случай контраста — зарифмованные в последней, самой важной строфе «голодный пес» и «Исус Христос».

Единственное событие поэмы — убийство Катьки — помещено автором в самый центр поэмы и подается как стихийный акт («преступления» нет, потому что для убийц не существует нравственных норм, они — «дети природы», воплощение глубинных «низменных» стихий). Все остальное в поэме чрезвычайно разномасштабно и разнохарактерно: отрывистые реплики, разрозненные картины зимнего городского быта, угрозы и жалобы, восклицания и вопросы, частушки и городской романс. Автор подает весь этот пестрый и разноголосый материал без комментариев. Его позиция — в характере художественного преломления попадающего в поле зрения материала, в самих принципах монтажа эпизодов. Это принципы диссонанса, нарочитого (почти гротескного) заострения. Динамика поэмы — в резкости острых стилевых столкновений.

Принцип цветового или ритмического контраста, сбоя, смещения заявлен уже первой строфой:

Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всем божьем свете!

Первые три стиха — двустопный хорей. Этот размер в четвертом стихе неожиданно сменяется трехстопным анапестом, за которым снова следует двустопный хореический стих, а за ним — трехстопный дольник. Такие чередования стихотворных размеров, а местами и отказ от стихотворного метра — общий ритмический принцип поэмы. Используется и раёшный стих, организуемый рифмой.

Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут...

Поэма полиритмична и многоголоса. Композиционно объединены в художественное целое автономные, почти самостоятельные стихи, каждый из которых имеет собственную интонацию, размер, тему: выкрики, призывы, стих-плакат, стих-молитва, частушка. Многие стихи обрываются на полуслове. Повторяющаяся пауза играет очень важную роль в поэме: она создает ощущение огромного пространства, насыщенного грозовым воздухом:

Свобода,свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
Холодно, товарищи, холодно!
— А Ванька с Катькой — в кабаке...

Динамика поэмы рождена духом острейших столкновений, противоречий. Сам стих подчинен закону контрастных сочетаний: короткие, рубленые строки внезапно сменяются растянувшейся фразой. Лексика поэмы отличается вызывающей злободневностью: политический и блатной жаргон, смешение высокого и низкого, подчеркнутый отказ от литературной рафинированности и интеллигентщины. В поэме звучат интонации марта, городского романса, частушки, революционной и народной песни, лозунговых призывов. И все это настолько органично слилось в единое целое, что Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918 года, дерзнул пометить в своей записной книжке: «Сегодня я — гений».

Вот как оценил смысловой итог поэмы один из лучших знатоков блоковского творчества, В. М. Жирмунский: «Погрузившись в родную ему стихию народного восстания, Блок подслушал ее песни, подсмотрел ее образы... — но не скрыл... трагических противоречий... — и не дал никакого решения, не наметил никакого выхода: в этом его правдивость перед собой и своими современниками...»

Настоящий художник не уходит из жизни бесследно. «Мы умираем, а искусство остается», — заметил Блок на торжественном собрании, посвященном Пушкину. Блока нет, но его богатейшее наследство с нами. Его стихи во многом трагичны, потому что трагичным было и его время. Однако сам же поэт утверждал, что не «угрюмство» — суть его творчества. Она в служении будущему. И в своем последнем стихотворении («Пушкинскому дому», февраль 1921) поэт снова напоминает нам об этом:

Пропуская дней гнетущих

Сине-розовый туман.

«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем». С этим пожеланием Александр Блок обращается не только к своему давнему корреспонденту, но и к своим читателям.