И.С. Шмелёв в воспоминаниях современников

ЮЛ. Кутыриш: «Среднего роста, тонкий, худощавый, большие серые глаза... Эти глаза владеют всем лицом... склонны к ласковой усмешке, но чаще глубоко серьёзные и грустные. Его лицо изборождено глубокими складками-впадинами от созерцания и сострадания... лицо русское, — лицо прошлых веков, пожалуй, -- лицо старовера, страдальца. Так и было: дед Ивана Сергеевича Шмелёва, государственный крестьянин из Гуслиц, Богородского уезда, Московской губернии, — старовер, кто-то из предков был ярый начётчик, борец за веру — выступал при царевне Софье в “прях”, то есть в спорах о вере. Предки матери тоже вышли из крестьянства, исконная русская кровь течёт в жилах Ивана Сергеевича Шмелёва».

К.В. Деникина: «Без малого четверть века продолжались наши дружеские отношения, жили наши семьи в Париже и часто на лето уезжали вместе то на берег моря, то в горы.

Небольшого роста, худенький, с лицом аскета, с быстрыми движениями, сразу загорающийся — Иван Сергеевич так же страстно реагировал на малые дела, как и на большие. Судьба какой-нибудь птички, выпавшей из гнезда, его так же волновала, как и крупные события. Когда мы летом жили “на лоне природы”, он по несколько раз в день приезжал на своём, непомерно для него большом, велосипеде рассказать о новой мысли, мелькнувшей у него...

Оба они с женой были как-то беспомощны в устройстве своей жизни, и это очень действовало на нервы писателю. Так, у них много лет не было постоянной квартиры; нанимали меблированную на несколько месяцев в Париже, а потом, на летний сезон, — в деревне.

Я не раз пыталась им помочь, но это было нелегко, уж очень порывистый был Иван Сергеевич. Когда в июне 1934 года я нашла им домик, писатель радостно согласился, потом вдруг категорически отказался, а через неделю передумал опять и прислал телеграмму, чтобы домик задержать во что бы то ни стало. Его следующее письмо ко мне заканчивалось так: “Воображаю, как Вы возмущены моей нерешительностью и говорите: ну и путаник этот наш писатель, не дай Бог! Верно! Каюсь...”

Подписано: “Беспокойный и трепыхающийся Ив. Шмелёв”. Так же “беспокоен” был Иван Сергеевич в своём писании. Он брался одновременно за несколько тем, бросал иногда начатое, через некоторое время возвращался к нему; то загорался так, что писал день и ночь, и Ольга Александровна изнывала в беспокойстве за его здоровье, то месяцами мучился всякими сомнениями и не мог написать ни строчки...»

Дьяченко М.: «Сойдя с трамвая у мэрии Севра, я стала по каменным ступеням подниматься на улицу Соловьёв. Крутой подъём среди зеленеющих садов по слегка размытой дождём дороге невольно напомнил мне Алушту. И в памяти моей встала маленькая хибарочка на вершине балки, окружённая сползающими к берегу виноградниками, с безбрежной пеленой синеющего моря внизу.

С какой любовью занимался тогда Иван Сергеевич своим маленьким садом, цветами и овощами, какую борьбу приходилось ему вести из-за них с целой семьёй неугомонных курочек, каждой из которых хозяин дал меткое прозвище, начиная с пёстренькой “Купчихи”, с развальцем расхаживавшей между клумб. А сколько хлопот причинял красавец павлин, подымавший с раннего утра шум над самой головой Ивана Сергеевича и требовавший много корма, в то время когда каждая горсть крупы была на учёте.

“Дорого он мне стоит, да красив, мерзавец!” — говорил Иван Сергеевич, любуясь веерообразным хвостом своего любимца.

А сколько забот требовали кролики: “Саша Чёрный”, “Андрей Белый”, “Горький” и другие.

Как радовался Иван Сергеевич этой крошечной усадебке с её пернатыми и четвероногими обитателями, так художественно и любовно описанными им в “Солнце мёртвых”!..

Усевшись в кресло после чая, Иван Сергеевич, к моему великому наслаждению, читает свою проникновенную “Царицу небесную”. В его художественном чтении как живой выступает образ Горкина — с его своеобразной народной речью, его говорком на “о”, его деловитостью, глубоким чувством церковной красоты, его нежной привязанностью к маленькому барчонку -типичный образ верного приказчика и дядьки...

Неземным миром и всепрощающей любовью веет от благостного образа Той, Которая “всё видит, всё знает и всё прощает”, как любвеобильная Мать. Грустно становится на душе чуткого мальчика, когда небесная Посетительница покидает двор, и будничная жизнь вновь властно вступает в свои права.

Художественный реализм и нежные, глубокие мистические переживания сливаются в одно гармоничное целое в этом прекрасном очерке».