Краткое содержание романа "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина М.Е.

Семейный суд
Бурмистр Антон Васильев приехал из Москвы. Барыня Арина Петровна называет его « переметной сумой », потому что он « слаб на язык ». Он постоянно выдавал тайны Арины Петровны.

Он рассказывает барыне, что дом ее сына Степана Владимирыча в Москве продали за долги. Арина Петровна поражена. Дом-то стоил двенадцать тысяч, а продали его за восемь! А ведь Арина Петровна всегда требовала от детей своих беспрекословного послушания! «Муж у нее — человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она — ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью — пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел». Арина Петровна чувствует себя одинокой.

«Муж называл жену «ведьмою» и «чертом», жена называла мужа — «ветряною мельницей» и «бесструнною балалайкой». Так женаты они сорок лет. Тут еще Владимир Михайлыч начал девок дворовых подкарауливать.

«Детей было четверо: три сына и дочь. О старшем сыне и об дочери она даже говорить не любила; к младшему сыну была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не то чтоб любила, а словно побаивалась».

Степан Владимирыча, старшего сына, называют в семействе «Степкой-балбесом» или «Степкой-озорником». Он любимец отца, а мать его недолюбливает. Арине Петровне часто достается в разговорах сына с отцом. Как ни били Степку, он не оставлял своих проказ. «То косынку у девки Анютки изрежет в куски, то сонной Васютке мух в рот напустит... »

В двадцать лет «Степан Головлев кончил курс в одной из московских гимназий и поступил в университет. Но студенчество его было горькое». «Тем не меньше, благодаря способности быстро схватывать и запоминать слышанное, он выдержал экзамен с успехом и получил степень кандидата». Мать его только плечами пожала» Затем отправили Степку в Москву и поставили над ним надзирателя — подьячего, «который исстари ходатайствовал по головлевским делам». Дом, который ему купила Арина Петровна, приносил Степке неплохие деньги. Да только прогорел «балбес». «Тогда он принялся ходить по зажиточным крестьянам матери, жившим в Москве своим хозяйством; у кого обедал, у кого выпрашивал четвертку табаку, у кого по мелочи занимал».

Дочь Аннушка тоже не оправдала ее надежд. «Когда дочь вышла из института, Арина Петровна поселила ее в деревне, в чаянье сделать из нее дарового домашнего секретаря и бухгалтера, а вместо того Аннушка, в одну прекрасную ночь, бежала из Головлева с корнетом Улановым и повенчалась с ним». Анна Петровна «отделила ей капитал в пять тысяч и деревнюшку в тридцать душ с упалою усадьбой, в которой изо всех окон дуло и не было ни одной живой половицы. Года через два молодые капитал прожили, и корнет неизвестно куда бежал, оставив Анну Владимировну с двумя дочерьми-близнецами: Аннинькой и Любинькой. Затем и сама Анна Владимировна через три месяца скончалась, и Арина Петровна волей-неволей должна была приютить круглых сирот у себя. Что она и исполнила, поместив малюток во флигеле и приставив к ним кривую старуху Палашку».

«...Младшие дети, Порфирий и Павел Владимирычи, находились на службе в Петербурге: первый — по гражданской части, второй — по военной. Порфирий был женат, Павел — холостой.

Порфирий Владимирыч известен был в семействе под тремя именами: Иудушки, кровопивушки и откровенного мальчика, каковые прозвища еще в детстве были ему даны Степкой-балбесом». Очень любил мальчик свою маму. Только Арина Петровна никак не могла понять, «что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность».

Были сказаны Арине Петровне «таинственные слова: «наседка — кудах-тах-тах, да поздно будет». Что они могли значить?

Павел Владимирыч — «полнейшее олицетворение человека, лишенного каких бы то ни было поступков». Он «любил жить особняком, отчуждении от людей. Забьется, бывало, в угол, надуется и начнет фантазировать» .

Иудушка регулярно посылал матери письма с рассказом о том, как у него дела идут. Павел же лишнего слова не напишет.

«Перечитывала Арина Петровна эти письма сыновей и все старалась угадать, который из них ей злодеем будет».

Долго не могла прийти в себя Арина Петровна после известия о злодеянии старшего сына. Больше всего боялась она, что сын ее к ней в дом вернется. Решила она тогда созвать семейный совет, чтобы решить долю старшего сына.

«Покуда все это происходило, виновник кутерьмы, Степка-балбес, уж продвигался из Москвы по направлению к Головлеву».

Теперь «Степану Головлеву нет еще сорока лет, но по наружности ему никак нельзя дать меньше пятидесяти. Жизнь до такой степени истрепала его, что не оставила на нем никакого признака дворянского сына».

Пассажирам Головлев представляется барином, но они его быстро разгадывают. Домой Степан Владимирыч «идет, словно на Страшный суд». «Вот дяденька Михаил Петрович (в просторечии «Мишка-буян»), который тоже принадлежал к числу «постылых» и которого дедушка Петр Иваныч заточил к дочери в Головлево, где он жил в людской и ел из одной чашки с собакой Трезоркой. Вот тетенька Вера Михайловна, которая из милости жила в головлевской усадьбе у братца Владимира Михайлыча и которая умерла «от умеренности », потому что Арина Петровна корила ее каждым куском, съедаемым за обедом, и каждым поленом дров, употребляемых для отопления ее комнаты. То же самое приблизительно предстоит пережить и ему».

«Дня через три бурмистр Финоген Ипатыч объявил ему от маменьки «положение», заключавшееся в том, что он будет получать стол и одежу и сверх того, по фунту Фалера в месяц».

Целыми днями ходил Степка по комнате и думал об огромных деньгах, которые его мать получает.

«Все утро прождал Степан Владимирыч, не придут ли братцы, но братцы не шли. Наконец, часов около одиннадцати, принес земский два обещанных сочня и доложил, что братцы сейчас отзавтракали и заперлись с маменькой в спальной».

На семейном совете снова маменька рассказывает историю своего обогащения. «И денег-то у меня в первый раз всего тридцать тысяч на ассигнации было — папенькины кусочки дальние, душ со сто, продала, — да с этою-то суммой и пустилась я, шутка сказать, тысячу душ покупать! Отслужила у Иверской молебен, да и пошла на Солянку счастья попытать. И что ж ведь!

Словно видела заступница мои слезы горькие — оставила-таки имение за мной! И чудо какое: как я тридцать тысяч, окроме казенного долга, надавала, так словно вот весь аукцион перерезала! Прежде л галдели и горячились, а тут и надбавлять перестали, и стало вдруг тихо-тихо кругом. Встал это присутствующий, поздравляет меня, а я ничего не понимаю! Стряпчий тут был, Иван Николаич, подошел ко мне: с покупочкой, говорит, сударыня, а я словно вот столб деревянный стою! И как ведь милость-то Божия велика! Подумайте только: если б, при таком моем исступлении, вдруг кто-нибудь на озорство крикнул: тридцать пять тысяч даю! — ведь я, пожалуй, в беспамятстве-то и все сорок надавала бы! А где бы я их взяла?»

«Как вы скажете, так и будет! Его осудите — он будет виноват, меня осудите — я виновата буду», — говорит Арина Петровна сыновьям.

Порфирий Владимирыч отказался от суда над братом. А Арина Петровна решила Степку простить, отдать ему вологодскую деревню (часть отцовского имения).

Но потом она решает: «Покуда мы с папенькой живы — ну и он будет жить в Головлеве, с голоду не помрет».

Прижился Степка-балбес в Головлеве. Подписал по материному требованию «отказные все — чист теперь!». «Одна только мысль мечется, сосет и давит — и эта мысль: гроб! гроб! гроб!»

Однажды Арине Петровне доложили, что Степан Владимирыч ночью исчез из Головлева. «Оказалось, что за ночь он дошел до Дубровин-ской усадьбы, отстоявшей в двадцати верстах от Головлева». Долго спал после такой прогулки Степан Владимирыч.

Арина Петровна пришла к нему поговорить. Даже ласковые слова нашла. Но балбес ей ни слова не сказал.

«В декабре того же года Порфирий Владимирыч получил от Арины Петровны письмо следующего содержания: «Вчера утром постигло нас новое, ниспосланное от Господа испытание: сын мой, а твой брат, Степан, скончался...»

По-родственному
В июле Павел Владимирыч чувствует себя очень плохо. Доктор говорит, что ему денька два осталось. Еще говорит, что от водки хозяин помирает. Теперь все должно достаться «Иудушке, законному наследнику».

Теперь «из бесконтрольной и бранчливой обладательницы головлев-ских имений Арина Петровна сделалась скромною приживалкой в доме младшего сына, приживалкой праздною и не имеющею никакого голоса в хозяйственных распоряжениях».

«Первый удар властности Арины Петровны был нанесен не столько отменой крепостного права, сколько теми приготовлениями, которые предшествовали этой отмене».

«В это время, в самый развал комитетов, умер и Владимир Михай-лыч. Умер примиренный, умиротворенный, отрекшись от Баркова и всех дел его».

Иудушка инстинктом понял, что «ежели маменька начинает уповать на Бога, то это значит, что в ее существовании кроется некоторый изъян. И он воспользовался этим изъяном со свойственною ему лукавою ловкостью».

«Арина Петровна имение разделила, оставив при себе только капитал. При этом Порфирию Владимирычу была выделена лучшая часть, а Павлу Владимирычу — похуже».

 

«Тот внутренний образ Порфишки-кровопивца, который она когда-то с такою редкою проницательностью угадывала, вдруг словно туманом задернулся».

«Кончилось дело тем, что, после продолжительной полемической переписки, Арина Петровна, оскорбленная и негодующая, перебралась в Дубровино, а вслед за тем и Порфирий Владимирыч вышел в отставку и поселился в Головлеве».

«К довершению всего Арина Петровна сделала ужасное открытие: Павел Владимирыч пил. Страсть эта въелась в него крадучись, благодаря деревенскому одиночеству, и, наконец, получила то страшное развитие, которое должно было привести к неизбежному концу». Вскоре Павел Владимирыч стал ненавидеть своего брата. «Он ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека».

Решила Арина Петровна поговорить со своим умирающим сыном. Но Улитушка, которая была в сговоре с Иудушкой, не хотела оставлять их наедине. Потом все же ушла. Но разговор не дал результатов. Павел не передал капитала матери.

«Не успела Арина Петровна сойти вниз, как на бугре у дубровинской церкви показалась коляска, запряженная четверней. В коляске, на почетном месте, восседал Порфирий Головлев без шапки и крестился на церковь; против него сидели два его сына: Петенька и Володенька». Дворовые совсем не хотели, чтобы приходил новый хозяин. Ведь старый выдавал им месячину, позволял коров содержать на барском сене.

Иудушка устроил настоящее представление: всех развеселить пытался, со всеми шутил. В это время Павел Владимирыч «находился в неописанной тревоге. Он лежал на антресолях совсем один и в то же время слышал, что в доме происходит какое-то необычное движение». И тут «вдруг у его постели выросла ненавистная фигура Иудушки». Он якобы пришел справиться о здоровье брата. Павел стал выгонять Иудушку, а тот только издевался: «Постой-ка, я лучше подушечку тебе поправлю!» Павел окончательно понял, что Иудушка решил мать родную «по миру пустить».

Пока наверху происходил этот разговор, бабушка разговаривала внизу со своими внуками. Они рассказали ей, что батюшка их бьет, никуда не отпускает, у дверей подслушивает. Так Арина Петровна узнала, что Иудушка боится ее проклятия. Она говорит Володе, чтобы тот пошел и подслушал разговор отца с братом. «Володенька на цыпочках направляется к дверям и исчезает в них». От Петеньки Арина Петровна узнает, что приехали они потому, что Улитушка доложила: «доктор был и что не нынче, так завтра дядя непременно умереть должен». Когда возвращается Володенька, то докладывает, что ничего не слышал. И тут приходит Иудушка. Говорит, что совсем плох его брат.

Через время Павел Владимирыч умирает. Все жалеют о его смерти. Арине Петровне теперь придется ехать в Погорелку. Но для начала Погорел ку нужно «поправить». «Через три дня у Арины Петровны все было уже готово к отъезду. Отстояли обедню, отпели и схоронили Павла Владимирыча». «Обед начался с родственных пререканий. Иудушка настаивал, чтобы маменька на хозяйское место села; Арина Петровна отказывалась».

Семейные итоги
Когда Арина Петровна переселилась в Погорелку, к ней явились «старческие немощи, не дозволявшие выходить из дома...». «И вот в одно прекрасное утро Аннинька и Любинька объявили бабушке, что долее оставаться в Погорелке не могут и не хотят». «С отъездом сирот погорел-ковский дом окунулся в какую-то безнадежную тишину». Арина Петровна решила распустить прислугу. Оставила только ключницу Афимь-юшку да «одноглазую солдатку Марковну, которая готовила кушанье и стирала белье».

Начались бессонные деревенские ночи. Совсем ослабела Арина Петровна и решила вернуться в Головлево. Сначала она стала туда в гости наведываться. Иудушка взял «к себе в экономки девицу из духовного звания, именем Евпраксию».

«Всякая связь с внешним миром была окончательно порвана. Иудушка не получал ни книг, ни газет, ни даже писем. Один сын его, Володенька, кончил самоубийством, с другим, Петенькой, он переписывался коротко и лишь тогда, когда посылал деньги». Экономка, девица Евпраксия «была дочь дьячка при церкви Николы в Капельках и представляла во всех отношениях чистейший клад. Она не обладала ни быстротой соображения, ни находчивостью, ни даже расторопностью, но взамен того была работяща, безответна и не предъявляла почти никаких требований. Даже тогда, когда он «приблизил» ее к себе, — и тут она спросила только: «можно ли ей, когда захочется, кваску холодненького без спросу испить?»

Так и зажили втроем Арина Петровна, Порфирий Владимирыч и Евпраксеюшка. В карты играли и прошлое вспоминали. Получила Арина Петровна письмо от сироток. Теперь они в Харькове, «поступили на сцену в театр». Иудушке это совсем не понравилось. Приезжает молодой барин Петр Порфирьич. «Иудушка встал и застыл на месте, бледный как полотно».

«Это был малый лет двадцати пяти, довольно красивой наружности, в дорожной офицерской форме. Вот все, что можно сказать про него, да и сам Иудушка едва ли знал что-нибудь больше». «Лежит Порфирий Владимирыч в постели, но не может сомкнуть глаз. Чует он, что приезд сына предвещает что-то не совсем обыкновенное, и уже заранее в голове его зарождаются всевозможные пустословные поучения». «Нет сомнения, что с Петенькой случилось что-то недоброе, но, что бы ни случилось, он, Порфирий Головлев, должей быть выше этих случайностей. Сам запутался — сам и распутывайся; умел кашу заварить — умей ее и расхлебывать; любишь кататься — люби и саночки возить. Именно так; именно это самое он и скажет завтра, об чем бы ни сообщил ему сын».

Петенька приехал в Головлево, чтобы решить один вопрос: он растратил казенные деньги и хочет взять их у отца, чтобы вернуть. Арина Петровна увидела: что-то не то происходит с Петенькой. Она спросила об этом Евпраксеюшку. От нее Арина Петровна узнала о том, что Петенька «подкараулил» Евпраксеюшку. А отец его это увидел и очень разозлился. Петенька отправляется к бабушке, чтобы попросить денег взаймы. Он даже ей проценты обещает, но бабушка отправляет его к отцу.

Петенька на следующий день рассказывает Иудушке, что проиграл три тысячи. Отец отказывается дать сыну деньги, и Петенька называет его убийцей. В столовой происходит ссора отца с сыном в присутствии Арины Петровны. Петенька говорит, что именно Иудушка убил Владимира, что именно он позволил ему умереть. «И вдруг, в ту самую минуту, когда Петенька огласил столовую рыданиями, Арина Петровна грузно поднялась со своего кресла, протянула вперед руку и из груди ее вырвался вопль: «Прро-кли-ннаааю!»

Племяннушка
«Иудушка так-таки не дал Петеньке денег, хотя, как добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в повозку и курочки, и телятинки, и пирожок.

Затем он, несмотря на стужу и ветер, самолично вышел на крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему сидеть, хорошо ли он закутал себе ноги, и, возвратившись в дом, долго крестил окно в столовой, посылая заочное напутствие повозке, увозившей Петеньку».

«Вопреки ожиданиям Петеньки, Порфирий Владимирыч вынес материнское проклятие довольно спокойно и ни на волос не отступил от тех решений, которые, так сказать, всегда готовые сидели в его голове. Правда, он слегка побледнел и бросился к матери с криком:

«Маменька! Душенька! Христос с вами! Успокойтесь, голубушка! Бог милостив! Все устроится!»

«На другой день после отъезда Петеньки Арина Петровна уехала в Погорелку и уже не возвращалась в Головлево. С месяц она провела в совершенном уединении, не выходя из комнаты и редко-редко позволяя себе промолвить слово даже с прислугою». Иногда к ней приезжал Порфирий Владимирыч, «звал маменьку в Головлево».

«Одним утром она, по обыкновению, собралась встать с постели и не могла.

Она не ощущала никакой особенной боли, ни на что не жаловалась, а просто не могла встать. Ее даже не встревожило это обстоятельство, как будто оно было в порядке вещей». На следующий день приехал Иудушка. «Арине Петровне было уж значительно хуже». «Порфирий Владимирыч, в валеных сапогах, словно змей, проскользнул к постели матери; длинная и сухощавая его фигура загадочно колебалась, охваченная сумерками. Арина Петровна следила за ним не то испуганными, не то удивленными глазами и жалась под одеялом».

Арина Петровна попросила, чтобы приехали сиротки. «Схоронивши мать, Порфирий Владимирыч немедленно занялся приведением в известность ее дел. Разбирая бумаги, он нашел до десяти разных завещаний (в одном из них она называла его «непочтительным»); но все они были писаны еще в то время, когда Арина Петровна была властною барыней, и лежали неоформленными, в виде проектов. Поэтому Иудушка остался очень доволен, что ему не привелось даже покривить душой, объявляя себя единственным законным наследником оставшегося после матери имущества». Вскоре «пришло от Петеньки письмо, в котором он уведомлял о своем предстоящем отъезде в одну из дальних губерний и спрашивал, будет ли папенька высылать ему содержание в новом его положении». Порфирий ответил, что будет за сына молиться.

«Неизвестно, дошло ли до Петеньки это письмо; но не дальше как через месяц после его отсылки Порфирий Владимирыч получил официальное уведомление, что сын его, не доехавши до места ссылки, слег в одном из попутных городков в больницу и умер».

«Потом, когда спектакли прекратились, приехала в Головлево Ан-нинька и объявила, что Любинька не могла ехать вместе с нею, потому что еще раньше законтрактовалась на весь Великий пост и вследствие этого отправилась в Ромны, Изюм, Кременчуг и проч., где ей предстояло давать концерты и пропеть весь каскадный репертуар».

Аннинька очень изменилась, стала красивой и смелой, даже развязной. Аннинька говорит, что в Головлеве скучно. Она упрекает дядю в том, что он не дал денег Петеньке. «Съездила Аннинька на могилку к бабушке, попросила воплинского батюшку панихидку отслужить, и когда дьячки уныло затянули вечную память, то поплакала». «Аннинька воротилась к дяде скучная, тихая». Стала она над дядюшкой посмеиваться: «А вы зачем, дядя, из Погорелки двух коров увели?» Иудушка только плечами пожимает. Затем «Иудушка опять потянулся к Анниньке и по-родственному похлрпал ее рукой по коленке, причем, конечно, невзначай, слегка позамешкался, так что сиротка инстинктивно отодвинулась». Иудушка предлагает Анниньке поселиться у него, но она отказывается. Девушка решает как можно скорее уехать из Головлева. Иудушка пытается ее удержать, но Аннинька настаивает на своем. Она собирается ехать в Москву, чтобы поступить там на сцену. В городе Аннинька получила свое наследство, а Иудушка снял с нее опеку. Он упросил девушку остаться еще на неделю. Все это время он надеялся, что Аннинька останется жить у него. Но она все же уехала.

Недозволенные семейные радости
«Однажды, незадолго от катастрофы с Петенькой, Арина Петровна, гостя в Головлеве, заметила, что Евпраксеюшка словно бы поприпухла. Воспитанная в практике крепостного права, при котором беременность дворовых девок служила предметом подробных и не лишенных занимательности исследований и считалась чуть не доходною статьею, Арина Петровна имела на этот счет взгляд острый и безошибочный, так что для нее достаточно было остановить глаза на туловище Евпраксеюшки, чтобы последняя, без слов и в полном сознании виновности, отвернула от нее свое загоревшееся полымем лицо».

Улитушка, которая тоже имела связь с Порфирием Владимирычем, все время докладывала на беременную. И смеялась над барином, спрашивая его, назовет ли он младенца сынком. Барин «почти игнорировал Евпраксеюшку и даже не называл ее по имени, а ежели случалось иногда спросить об ней, то выражался так: «А что та... все еще больна?» Пришел день родов.

Когда Улитушка принесла Иудушке ребенка, он отвернулся от него и сказал, что не любит их и боится. Не спросил даже, мальчик родился или девочка. Ребенка назвали Владимиром. Барин решил его отдать в «воспитательный». Да еще и так, чтобы Евпраксеюшка не знала.

Выморочный
После приезда Анниньки Евпраксеюшка задумалась о своей жизни и молодости. Захотелось ей настоящей любви, «дружка молодого». «Порфирий Владимирыч ограничился тем, что объявил ей об отдаче новорожденного в добрые руки, а чтобы утешить, подарил ей новый шалевой платок». Когда вскоре вспомнила она о своем сыне, «явилась ненависть, желание досадить, изгадить жизнь, извести; началась несноснейшая из всех войн — война придирок, поддразниваний, мелких уколов.

Но именно только такая война и могла сломить Порфирия Влади-мирыча».

Евпраксеюшка стала угрожать барину, что уйдет от него. И он, как ни странно, решил ее удерживать. В мае за Евпраксеюшкино сердце стали сражаться Игнат-конторщик и Архип-кучер. «Евпраксеюшка бегала между ними и, словно шальная, кидалась то к одному, то к другому. Порфирий Владимирыч боялся взглянуть в окно, чтоб не сделаться свидетелем любовной сцены, но не слышать не мог».

«В короткое время Порфирий Владимирыч совсем одичал». «А Евпраксеюшка между тем млела в чаду плотского вожделения. Гарцуя в нерешимости между конторщиком Игнатом и кучером Архипушкой и в то же время кося глазами на краснорожего плотника Илюшу, который с целой артелью подрядился починить господский погреб, она ничего не замечала, что делается в барском доме».

Порфирий Владимирыч стал все время свое проводить за расчетами — как бы еще денег заработать. Часто говорил со своей маменькой. Упрекал ее в том, что она ему убытку нанесла. Затем стал размышлять, как еще денег заработать. Все ему мало.

Порфирий Владимирыч ссужает Фоке зерно под нечеловеческие проценты. Фока просит снизить процент. Тогда Иудушка посылает его к другому ростовщику.

Расчет
«На дворе декабрь в половине: окрестность, схваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет; за ночь намело на дороге столько сугробов, что крестьянские лошади тяжко барахтаются в снегу, вывозя пустые дровнишки. А к головлевской усадьбе и следа почти нет. Порфирий Владимирыч до того отвык от посещений, что и главные ворота, ведущие к дому, и парадное крыльцо с наступлением осени наглухо заколотил, предоставив домочадцам сообщаться с внешним миром посредством девичьего крыльца и боковых ворот».

В этот день в Головлево приезжает «погорелковская барышня, Анна Семеновна». Только изменилась она очень. Сюда приехало какое-то «слабое, тщедушное существо с впалой грудью, вдавленными щеками, с нездоровым румянцем, с вялыми телодвижениями, существо сутулое, почти сгорбленное». Она узнает от Евпраксеюшки, что «с дядюшкой что-то от скуки сделалось». Аннинька рассказывает, что месяц назад ее сестра наложила на себя руки, отравилась.

Когда увидела Иудушку, то «на этот раз расчувствовалась Аннинька, и расчувствовалась взаправду. Должно быть, очень у нее наболело внутри, потому что она бросилась к Порфирию Владимирычу на грудь и крепко его обняла». Она говорит, что умирать к нему приехала. «Так произошло это первое родственное свидание. С окончанием его Аннинька вступила в новую жизнь в том самом постылом Головлеве, из которого она, уж дважды в течение своей недолгой жизни, не знала как вырваться» .

Попытки Анниньки утвердиться в Москве оказались тщетными. «И она и Любинька принадлежали к числу тех бойких, но не особенно даровитых актрис, которые всю жизнь играют одну и ту же роль». Анниньке пришлось приехать к сестре в Самоварное. Любинька жила в роскоши. Обеспечивал ее земский деятель Таврило Степаныч Люлькин. «Любинька приняла сестру с распростертыми объятиями и объявила, что в ее квартире для нее приготовлена комната». Но между сестрами произошла размолвка. «Аннинька поселилась в гостинице и прекратила всякие сношения с сестрой».

После спектакля к Анниньке приходит записка со сторублевой бумажкой: «А в случае чего, и еще столько же. Купец, торгующий модным товаром, Кукишев». «Аннинька рассердилась и пошла жаловаться хозяину гостиницы, но хозяин объявил, что у Кукишева такое уж «обнако: вение», чтоб всех актрис с приездом поздравлять, а впрочем-де, он человек смирный и обижаться на него не стоит. Следуя этому совету, Аннинька запечатала в конверт письмо и деньги и, «возвратив на другой день все по принадлежности, успокоилась».

Но Кукишев оказался упорным. К тому же он приятельствовал с Любинькой, которая «прямо обещала ему свое содействие».

До Анниньки доходили слухи, что Любинька ведет распутный образ жизни. Ей было это очень неприятно. Любинька роскошествовала, поэтому ее «другу» приходилось тратить все больше денег.

«Между тем Кукишев действовал так ловко, что успел заинтересовать в своих домогательствах и публику. Публика как-то вдруг догадалась, что Кукишев прав и что девица Погорельская 1-я (так она печаталась в афишах) не бог весть какая «фря», чтобы разыгрывать из себя недотрогу» . «Наконец, настояли на том, чтобы антрепренер отобрал у Анниньки некоторые роли и отдал их Налимовой. И что еще любопытнее, во всей этой подпольной интриге самое деятельное участие принимала Любинька, у которой Налимова состояла на правах наперсницы».

 

« Аннинька проживала последние запасные деньги. Еще неделя — и ей не миновать было постоялого двора...» Каждый день она получала записки: «Перикола! Покорись! Твой Кукишев».

Затем к сестре пришла Любинька и стала хвастаться своими нарядами и состоянием и хвалить Кукишева.

«17-го сентября, в день Любинькиных именин, афиша самоварнов-ского театра возвещала экстраординарное представление. Аннинька явилась вновь в роли «Прекрасной Елены». Кукишев победил.,. Аннинька «стала паинькой».

«От сестры Аннинька отправилась уже не в гостиницу, а на свою квартиру, маленькую, но уютную и очень мило отделанную. Туда же следом за ней вошел и Кукишев».

Кукишев и Люлькин даже стали соревноваться, кто больше нарядов купит для своих «краль». Вскоре Кукишев захотел, чтобы Аннинька стала «делать ему аккомпанемент» —пить водку. «Однажды Аннинька приняла из рук своего возлюбленного рюмку, наполненную зеленой жидкостью, и разом опрокинула ее в горло. Разумеется, невзвидела света, поперхнулась, закашлялась, закружилась и этим привела Кукишева в неистовый восторг».

Вскоре Кукишева и Люлькина поймали на растрате. Люлькин немедленно застрелился. Об Анниньке и Любиньке стали говорить, что это все из-за них.

«С окончанием дела сестры получили возможность уехать из Самоварного. Да и время было, потому что спрятанная тысяча рублей подходила под исход». Сестры отправились в Кречетов. Там «Любиньку принял ротмистр Папков, Анниньку — купец Забвенный. Но прежних приволий уже не было».

«Аннинька же,как более нервная, совсем опустилась и, казалось, позабыла о прошлом и не сознавала настоящего. Сверх того, она начала подозрительно кашлять: навстречу ей, видимо, шел какой-то загадочный недуг...»

«Мало-помалу сестер начали возить по гостиницам к проезжающим господам, и на них установилась умеренная такса».

Вскоре Любинька отравилась. Она предлагала сделать то же самое и Анниньке, но та струсила.

В Головлево Аннинька стала жить в полном беспорядке. Целыми днями она ходила по комнате одна. «С 11-ти часов начинался разгул. Предварительно удостоверившись, что Порфирий Владимирыч угомонился, Евпраксеюшка ставила на стол разное деревенское соленье и графин с водкой».

На следующее утро Иудушка сам предложил Анниньке выпить. Но в процессе общения произошла ссора. Начала ее Аннинька. Она вспоминала «о головлевских умертвиях и увечиях».

Иудушка стал задумываться о том, что некому даже воспользоваться его накоплениями. «Повторяю: совесть проснулась, но бесплодно. Иудушка стонал, злился, метался и с лихорадочным озлоблением ждал вечера не для того только, чтобы бестиально упиться, а для того, чтобы утопить в вине совесть. Он ненавидел «распутную девку», которая с такой холодной наглостью бередила его язвы, и в то же время неудержимо влекся к ней, как будто еще не все между ними было высказано, а оставались еще и еще язвы, которые тоже необходимо было растравить.

Каждый вечер он заставлял Анниньку повторять рассказ о Любинь-киной смерти, и каждый вечер в уме его больше и больше созревала идея о саморазрушении». «К тому же и физическое его здоровье резко пошатнулось. Он уже серьезно кашлял и по временам чувствовал невыносимые приступы удушья, которые, независимо от нравственных терзаний, сами по себе в состоянии наполнить жизнь сплошной агонией».

Порфирий Владимирыч окончательно убедился в том, что во многом виноват. Он сказал, что сам у всех должен просить прощения за свои злодеяния. Иудушка «встал с постели и надел халат. На дворе было еще темно, и ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха. Порфирий Владимирыч некоторое время ходил по комнате, останавливался перед освещенным лампадкой образом Искупителя в терновом венце и вглядывался в него.

Наконец он решился. Трудно сказать, насколько он сам сознавал свое решение, но через несколько минут он, крадучись, добрался до передней и щелкнул крючком, замыкавшим входную дверь.

На дворе выл ветер и крутилась мартовская мокрая метелица, посылая в глаза целые ливни талого снега. Но Порфирий Владимирыч шел по дороге, шагая по лужам, не чувствуя ни снега, ни ветра и только инстинктивно запахивая полы халата».

«На другой день, рано утром, из деревни, ближайшей к погосту, на котором была схоронена Арина Петровна, прискакал верховой с известием, что в нескольких шагах от дороги найден закоченевший труп го-ловлевского барина.

Бросились к Анниньке, но она лежала в постели в бессознательном положении, со всеми признаками горячки. Тогда снарядили нового верхового и отправили его в Горюшкино к «сестрице» Надежде Ивановне Галкиной (дочке тетеньки Варвары Михайловны), которая уже с прошлой осени зорко следила за всем, происходившим в Головлеве».