М.А Булгаков в воспоминаниях современников

Н.П. Ракицкий: «Как-то был у нас вечером В.В. Вересаев, вспоминал о первой встрече с Булгаковым: “Пришёл молодой человек, представился как литератор и просил прочитать его “Записки врача”. Меня это несколько удивило и заинтересовало. Я ему сказал — чтобы писать записки врача, надо быть врачом. “Я врач со стажем”, — ответил он мне довольно резко. Вид у него был настолько юный, что я подумал сначала, что это простая мистификация. Прочитав “Записки”, я поверил, что это писал опытный, а не молодой врач. Когда же он принёс мне “Белую гвардию”, я понял, что у нас появился талантливый писатель, и я стал одним из его первых почитателей. Тогда я был главным редактором издательства “Недра”. Я могу утверждать, что так блестяще начинал у нас только один Лев Толстой.

Устроив в печать “Белую гвардию” и получив деньги, Михаил Афанасьевич решил обновить свой гардероб. Он заказал себе выходной костюм и смокинг. Купил часы с репетиром. Приобрёл после долгих розысков монокль. Как-то пришёл посоветоваться — где бы ему можно было приобрести шляпу-котелок. Я ему предложил свой, который у меня лежал в шкафу с 1913 года, привезённый мною в своё время из Италии. Котелок был новый, миланской фабрики (без подкладки). Этому неожиданному подарку Михаил Афанасьевич обрадовался, как ребёнок. “Теперь я могу импонировать!” — смеялся он. Когда Михаил Афанасьевич был приглашён на работу в Художественный театр, один московский драматург В., встретив его в клубе писателей, сказал ему:

—    Я слыхал, что вас пригласили в Художественный театр, но на какую роль, интересно знать?

Ответ Михаила Афанасьевича прозвучал довольно резко и громко:

—    На должность штатного контрреволюционера с хорошим окладом!»

ЭЛ. Миндлин: «В Булгакове всё — даже недоступные нам гипсово-твёрдый, ослепительно свежий воротничок и тщательно повязанный галстук, не модный, но отлично сшитый костюм, выутюженные в складочку брюки, особенно форма обращения к собеседникам с подчеркиванием отмершего после революции окончания “с”, вроде “извольте-с”, или “как вам угодно-с”, целованье ручек у дам и почти паркетная церемонность поклона, — решительно всё выделяло его из нашей среды. И уж конечно, конечно, его длиннополая меховая шуба, в которой он, полный достоинства, поднимался в редакцию, неизменно держа руки рукав в рукав.

Михаил Афанасьевич избегал посещать... диспуты. <...> Однако имя Орлинского1 так приелось ему, он уже столько наслышался о своём лютом противнике, что однажды не выдержал и, как всегда светски подобранный, одетый безукоризненно, явился на диспут, где ораторствовал Орлинский.

Появление автора “Дней Турбиных” в зале, настроенном в большинстве недружелюбно к нему, произвело ошеломляющее впечатление. Никто не ожидал, что Булгаков решится прийти. Послышались крики: “На сцену! На сцену его!”

По-видимому, не сомневались, что Булгаков пришёл каяться... Преисполненный собственного достоинства, с высоко поднятой головой, он медленно взошёл по мосткам на сцену.

Булгаков спокойно слушал ораторов, как пытавшихся его защищать, так и старых его обвинителей во главе с Орлинским.

Наконец предоставили слово автору “Дней Турбиных”. Булгаков начал с полемики, утверждал, что Орлинский пишет об эпохе Турбиных, не зная этой эпохи, рассказал о своих взаимоотношениях с МХАТом. И неожиданно закончил тем, ради чего он, собственно, и пришёл на диспут.

—    Покорнейше благодарю за доставленное удовольствие. Я пришёл сюда только затем, чтобы посмотреть, что это за товарищ Орлинский, который с таким прилежанием занимается моей скромной особой и с такой злобой травит меня на протяжении многих месяцев. Наконец я увидел живого Орлинского. Я удовлетворён. Благодарю вас. Честь имею.

Не торопясь, с гордо поднятой головой, он спустился со сцены в зал и с видом человека, достигшего своей цели, направился к выходу при оглушительном молчании публики.

Шум поднялся, когда Булгакова уже не было в зале».