Маяковский - лирик

После похорон В. Маяковского Мари­на Цветаева напишет: «Боюсь, что, не­смотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского».

Маяковский остался непонятым. Пред­чувствие этого трагического отчужде­ния, непонимания самого глубокого и чистого, что было в нем, тревожило поэта еще за несколько лет до смерти: **    Я хочу быть понят моей страной.

А не буду понят, что ж.

По родной стране пройду стороной,

Как проходит косой дождь.

В ранней лирике Маяковского окру­жающий мир трансформируется в яр­кие, порой противоречивые образы. Каждый штрих, каждая деталь, любое слово — все несет на себе отпечаток личности, настроения, чувства автора! Как неоднозначно, противоречиво вос­принимает он все, о чем пишет! Напри­мер, нередко поэт обращается в лири­ческих стихотворениях к небесной сво­ей подруге — луне. Она для него может быть и «любовницей рыжеволосой», и матерью его поэзии. Он наделяет ее чертами женщины — ее теплом, чутко­стью, пониманием. Он обращается к ней со словами: «Ведь это ж дочь твоя — моя песня...» Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожиданным про­зрением. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкую и безысход­ную враждебность этого мира. И лу­на — та же самая луна — видится поэту совершенно иной: «...а за солнцами улиц где-то ковыляла никому не нуж­ная дряблая луна».

Необходимый для каждой человечес­кой души этап личностного, морального самоутверждения совпадает у Маяков­ского со временем его творческого ста­новления. Отсюда та противоречивость, бескомпромиссность, которая свойст­венна его ранней лирике. Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянное духовное не спокойствие определяют поэтическое кре­до Маяковского: он должен дать язык безъязыкой улице. Он должен отдать трактирам и площадям этот свой рву­щийся, непокорный, непрожеванный крик. Эта роль не может не быть святой для поэта. Он жаждет признания, он верит, что достоин его. Только насмешли­вость, присущая юности, заставляет не только мучиться и любить, обличать и восхищаться, но и слегка иронизиро­вать над собой:

И бог заплачет над Моею книжкой! Не слова — судороги, слипшиеся комом, и побежит по небу с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

Но помимо личностных противоречий, существующих внутри самого поэта, уг­лубляются и трагические противоречия эпохи, современником которой ему до­велось стать, времени, характеризую­щегося ломкой миропонимания тысяч людей. Все это не может не отразиться на творчестве, и вот появляются ноты безверия, опустошенности, обманутости, разочарования:

Я одинок, как последний глаз

У идущего к слепым человека!

Боль, одиночество, которое пережива­ет поэт, он не может отделить от траги­ческой  судьбы своей  родины,  своего времени, своего поколения: Ты!

Нас —двое, раненных, загнанных ланями, Вздыбилось ржанье оседланных смертью

коней. Дым из-за дома догонит нас длинными дланями, Мутью озлобив  глаза догнивающих в ливнях огней!

«Сестра моя!» — так обращается Мая­ковский к земле в стихотворении «От ус­талости». В сознании поэта живут не только глобальные, эпохальные мысли. Как способен он чувствовать, сопережи­вать, как способен наслаждаться зем­ными человеческими радостями! Через много лет, когда юный лирик с раненым сердцем встанет бойцом в рабочий строй, когда почти все забудут о его первой, настоящей поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся строк, поэзии, коробящей и бьющей наотмашь, нежной и поющей, лирический мотив вновь вос­прянет в Маяковском.

Где выход из тупика, из непонимания, о котором писала Цветаева? Быть мо­жет, будущее воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, открытым, ис­кренним?

Грядущие люди!

Кто вы? Вот я, весь боль и ушиб.

Вам завещаю сад фруктовый моей

великой души