Основные темы и идеи лирики А. Н. Некрасова

Некрасов отдал дань романтизму сбор­ником стихотворений «Мечты и звуки» (1840), жестоко осужденным, даже высме­янным тогда же Белинским. Зрелый Некра­сов, начиная со стихотворения «В дороге» («Скучно? скучно!.. Ямщик удалой...»), яв­ляется продолжателем пушкинской линии в русской поэзии — по преимуществу реа­листической. В некрасовской поэзии есть лирический герой, но единство его опре­деляется не кругом тем и идей, связанных с определенным типом личности, как у Лермонтова, а общими принципами отно­шения к действительности. И здесь Некра­сов выступает как выдающийся новатор, существенно обогативший русскую лири­ческую поэзию, расширивший горизонты действительности. Тематика лирики Не­красова разнообразна.

Первый из художественных принципов Не­красова-лирика можно назвать социаль­ным. Узкий круг лирической тематики он дополнил новой темой — социальной. Вспом­ним хрестоматийные строки «Вчерашний день, часу в шестом». В своем последнем стихотворении «О Муза, я у двери гроба...» поэт в последний раз вспомнит «эту блед­ную, в крови, кнутом иссеченную Музу...» Источник вдохновения поэта, Муза, у Некра­сова — родная сестра несчастных, подвер­гаемых насилию и угнетению. Не любовь к женщине, не красота природы, а страда­ния замученных нуждой бедняков — вот ис­точник лирических переживаний во многих стихах Некрасова. Причем эта социальная тема меняет характер и собственно любов­ной лирики. «Ночь. Успели мы всем насла­диться. Что ж нам делать? Не хочется спать», — начинается стихотворение 1858 го­да. И герой предлагает помолиться за тех, «кто все терпит», «чьи работают грубые ру­ки, предоставив почтительно нам погру­жаться в искусства, в науки, предаваться мечтам и страстям». Ясно, что дворянин по происхождению, Некрасов выражает здесь сознание разночинца, истинного демокра­та, знающего темные стороны обществен­ного бытия, испытавшего на себе голод и холод, не умеющего, не способного дво­рянски брезгливо и спесиво отвернуться от изнанки жизни.

В то же время лирический герой Некрасо­ва не просто разночинец, а разночинный ин­теллигент. Вот еще один шедевр некрасов­ской любовной лирики «Я не люблю иронии твоей...» (датируется предположительно 1850 годом и, тоже предположительно, об­ращенное к К. Я. Панаевой). Одновременно это и образец интеллектуальной поэзии: ге­рой и героиня культурные люди, в их отно­шениях — ирония и, главное, высокий уро­вень самосознания. Они знают, понимают судьбу своей любви и заранее грустят. Вос­произведенная Некрасовым интимная ситу­ация и возможные пути ее разрешения на­поминают отношения героев Чернышевского « Что делать?»

Ярчайшим проявлением новой лиричес­кой темы — социальной стало стихотворе­ние «Еду ли ночью по улице темной». Это душераздирающая история женщины, кото­рую нужда, голод и смерть ребенка выгнали на панель. «Беззащитная, больная и без­домная», женщина вызывает жалость, но нет возможности помочь несчастной жертве со­циальной неустроенности. Из этого же ряда многие стихотворения 40—50-х годов: «В дороге». «Перед дождем», «Тройка», «Ро­дина», «Псовая охота », цикл « На улице», « Не сжатая полоса», «Маша», «Тяжелый крест достался ей на долю», «В больнице». Пафос этих стихотворений, источник лиризма, в них суммируется и обобщается в неболь­шой поэме «Рыцарь на час», особенно в зна­менитых строках:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви! — обращается поэт к матери. Эти строки вол­нуют и сегодня.

Второй художественный принцип Некрасо­ва-лирика — социальный аналитизм. И это было новым в русской поэзии, отсутствую­щим и у Пушкина, и у Лермонтова, тем более у Тютчева и Фета. С дошкольного возраста мы помним стихи «Однажды, в студеную зим­нюю пору...» — про мужичка с ноготок. Но не все знают, что предшествует этому отрывку в стихотворении «Крестьянские дети», где показана «другая сторона» крестьянского детства: «Положим, крестьянский ребенок свободно растет, не учась ничему, но вырас­тет он, если Богу угодно, а сгибнуть ничто не мешает ему». То есть герой некрасовской лирики умеет видеть социальный смысл воспроизводимых явлений. Иными словами, но­сителем, субъектом социальной типизации оказывается не только автор, но и его лири­ческий герой. Социальный аналитизм прони­зывает два известнейших стихотворения — «Размышления у парадного подъезда» и « Железная дорога». В «Размышлениях» конкрет­ный единичный факт — приход мужиков с просьбой или жалобой к министру государ­ственных имуществ — возводится в ранг ти­пичного явления: «Знать, брели-то долгонько они из каких-нибудь дальних губерний». Ли­рический герой домысливает то, что на уви­денных им из окна мужиках, как говорится, не написано. То же в четверостишии «За за­ставой, в харчевне убогой...» и, на конец, знаменитый финал стихотворения «Назови мне такую обитель...»

За «Железную дорогу» редактор «Совре­менника», где она впервые была напечатана, и он же автор стихотворения получил второе, предпоследнее предупреждение о возмож­ном закрытии журнала от самого министра внутренних дел Валуева, известного автора либерально-реформаторских проектов. Осо­бые нарекания цензуры вызвал на первый взгляд вполне невинный эпиграф: цензоры поняли, что все «страшно эффектное», как вы­разился один из них, стихотворение придает эпиграфу острый общественный смысл и бросает тень не только на руководившего

строительством Николаевской железной до­роги бывшего главноуправляющего железны­ми дорогами графа Клейнмихеля, но и на его умершего покровителя, и на его ныне царст­вующего сына. Вторая и четвертая части сти­хотворения, проведенный в них социальный анализ выливались в страшное обвинение правительства в геноциде, как сказали бы се­годня, и спаивании собственного народа. Столь же социально заострено и презритель­ное отношение Ванюшиного папаши-генера­ла к каторжному труду простого народа.

Два принципа отражения действительнос­ти в некрасовской лирике закономерно вы­ходили на третий принцип — революцион­ность. Лирический герой поэзии Некрасова убежден, что только народная, крестьянская революция может изменить жизнь России к лучшему. Революционность сознания ли­рического героя Некрасова придавала его стихам агитационно-пропагандистский ха­рактер.

Особенно сильно эта сторона сознания лирического героя проявилась в стихотво­рениях, посвященных сподвижникам Некра­сова по революционно-демократическому движению, вождям этого движения: Белин­скому, Добролюбову, Чернышевскому, Пи­сареву. Некрасов в обрисовке их личностей исходит из того, что революционно-демо­кратическая деятельность является самым завидным и желанным уделом, и вообще роль «народного заступника» для Некрасова есть, используя формулу Фета, «патент на благородство» для любого честно мысляще­го современника. Черты вождей революци­онной демократии приобретают иконопис­ный характер, их жизненный путь представ­ляется в традициях жития мученика-аскета, подвижника за народ.

Таково стихотворение «Памяти Добролю­бова». В его содержании не стоит выиски­вать реальных или вымышленных черт, в нем воспроизведено преимущественно должное. Безвременно скончавшийся кри­тик в некрасовском стихотворении не есть конкретный, живший когда-то человек, а «идеал общественного деятеля, который од­но время лелеял Добролюбова», как позд­нее признавался сам автор.

Обычно Некрасова представляют поэтом деревенско-крестьянской тематики. Но есть у него и урбанистическая лирика, т. е. стихи о городе, в которых он выступает достой­ным продолжателем петербургских страниц «Евгения Онегина» и «Медного всадника» и предшественником Блока. Гениальным об­разцом стихотворения о большом городе с его социальными драмами является «Ут­ро». Но три первые строфы в нем не город­ские. Сначала поэт обращается к «ней», свя­зывая ее грусть и душевные страдания с «окружающей нас нищетою», с которой «здесь природа сама заодно». Затем следу­ют две «сельские» строфы с характерными, эмоционально окрашенными эпитетами: унылые, жалкие, мокрые, сонные, «кляча с крестьянином пьяным, через силу бегущая вскачь», туман, мутное небо, и вывод авто­ра: «Хоть плачь?», «Но не краше и город богатый». В стихотворении воскрешаются мо­тивы ранних «городских» стихов: «Еду ли ночью», «На улице», «Убогая и нарядная», цик­ла «О погоде». Жизнь города ужасна, ника­кой отрады для измученной души героя в ней нет. Прежде всего, в городской суете нет смысла, трудовые усилия обитателей столицы отчуждены от них, дела их нали­цо — лиц, людей не видно: «железной лопа­той... мостовую скребут», «начинается всю­ду работа», «возвестили пожар с каланчи», «на позорную площадь кого-то провезли» — преобладают безличные и неопределенно-личные конструкции. То же и в последних строках: «кто-то умер», «где-то раздался вы­стрел — кто-то покончил с собой».

Человеческие фигуры в стихотворении символизируют отчужденность людей друг от друга и от жизни. Первыми, если не ли­цами — лиц нет, — то первым родом дея­тельности, встречаемым в стихотворении, оказывается работа палача. Сейчас они произведут гражданскую казнь, т. е. ритуал публичного лишения гражданских и полити­ческих прав. Затем мы видим офицеров, едущих на дуэль. Еще целый ряд образов проходит перед нами.

Торговля, этот двигатель буржуазного прогресса, у поэта революционной демокра­тии — торжество бессмыслицы:

Торгаши     просыпаются   дружно

И   спешат за    прилавки   засесть:

Целый день   им   обмеривать   нужно,

Чтобы   вечером   сытно   поесть.

Всего лишь. Понятно, что певец капитали­стического Петербурга не был поклонником и сторонником капитализма. А вот отголос­ки литературных предшественников Некра­сова: «Чу! из крепости грянули пушки! Наводненье столице грозит» — эхо «Медного всадника», но в совершенно другой эмоци­ональной окраске. Избиение вора дворни­ком уже не вызывает в душе героя тех чувств, того сочувствия, которым проникну­та сценка поимки вора в цикле «На улице». Слова «колотит» и «попался» — низкая лек­сика, просторечие: «Опять вор! Опять бьют». «Гонят стадо гусей на убой» — понятно: чтоб есть. И заключительный аккорд — са­моубийство на чердаке — лучше не приду­маешь в этой юдоли!

Впрочем, нет ни заключения, ни аккорда, ибо в конце стихотворения не точка, а мно­готочие, т. е. этот бессмысленный ряд мож­но длить бесконечно. Некрасов оборвал свое гнетущее, сводящее с ума и в могилу обозрение столичной жизни на полуслове... Под стать эмоциональному колориту стихо­творения размер — трехстопный анапест, напевно-тягучий и заунывный. Поется тяже­ло, мелодия скрипит и буксует: размер нарушают сверхсхемные ударения в начале стиха: «Верю — здесь не страдать мудрено »; «В даль сокрытую...», «Жутко нервам...»; «Чу! из крепости...»; «Выстрел — кто-то покончил с собой...»

Большинство произведений русской клас­сики сочетают художественную неувядаемость с глубиной и поистине неисчерпаемо­стью смысла.