Родная природа и народная душа в поэзии Ф. И. Тютчева

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

Чьи эти строки? Кто из поэтов сумел подслу­шать игру молодого грома в майской лазури неба? Имя этого поэта природы — Федор Ива­нович Тютчев. Выдающийся русский лирик, он был во всех отношениях противоположностью своему современнику и почти ровеснику Пуш­кину. Если Пушкин — «солнце русской по­эзии», то Тютчев — ночной поэт. Хотя Пушкин и напечатал в своем «Современнике» в по­следний год жизни большую подборку стихов тогда никому не известного, находившегося на дипломатической службе в Германии по­эта, вряд ли они ему понравились. Хотя там были такие шедевры, как «Видение», «Бессон­ница», «Как океан объемлет шар земной», «По­следний катаклизм», «Цицерон», «О чем ты во­ешь, ветр ночной?..». Пушкину была чужда прежде всего традиция, на которую опирался Тютчев: немецкий идеализм (к нему Пушкин остался равнодушен) и поэтическая архаика XVIII — начала XIX века, прежде всего стихи Державина. С этой традицией Пушкин вел не­примиримую литературную борьбу.

С поэзией Тютчева мы знакомимся уже в на­чальной школе: это стихи о природе, пейзаж­ная лирика. Для Тютчева природа всегда была источником вдохновения. Лучшие его творе­ния — стихи о природе. Его пейзажи в стихо­творениях «Как весел грохот летних бурь», «Что ты клонишь над водами...», «В небе тают облака...» и другие по праву вошли в золотой фонд русской и мировой литературы.

Но поэту чуждо бездумное любование при­родой, он ищет в ней то, что роднит ее с чело­веком. Природа полна жизни: она дышит, улы­бается, хмурится, иногда дремлет, грустит. У нее свой язык; ей свойственно то, что и чело­веческой душе, поэтому стихи Тютчева о при­роде — это стихи о человеке, о его настроени­ях, волнениях, тревогах («В душном воздухе молчанье...», «Поток сгустился и тускнеет», «Еще земли печален вид...» и др.).

Главное у Тютчева даже не изображение, а осмысление природы — философская лири­ка. Вторая тема его творчества — жизнь чело­веческой души, многогранность любовного чувства. Единство его лирике придает эмоцио­нальный тон — постоянная неясная тревога, за которой стоит смутное, но неизменное ощу­щение приближения всеобщего конца.

Наряду с нейтральными в эмоциональном пла­не пейзажными зарисовками природа у Тютчева катастрофична, и восприятие ее трагедийно. Та­ковы стихотворения «Бессонница», «Видение», «Последний катаклизм», «Как океан объемлет шар земной», «О чем ты воешь, ветр ночной?..». Ночью у бодрствующего поэта открывается вну­треннее пророческое зрение, и за покоем днев­ной природы ему видится стихия хаоса, чревато­го катастрофами и катаклизмами. Он слушает всемирное молчание покинутой, осиротелой жизни (вообще, жизнь человека на земле для Тютчева есть призрак, сон) и оплакивает при­ближение всеобщего последнего часа: И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак, на краю земли.

Поэт признает, что голос хаоса, слышимый ночью, хотя и непонятен, глух для человека, но в то же время и глубоко родствен настрое­нию его смятенной души.

О, страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый! — заклинает поэт «ветр ночной», но продолжает стихотворение так:

Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

Такая двойственность естественна: ведь в душе человека те же бури, «под ними (т. е. под человеческими чувствами) хаос шевелится», тот же «родимый», что и в мире окружающей среды.

Жизнь человеческой души повторяет и вос­производит состояние природы — мысль сти­хотворений философского цикла: «Цицерон», «Как над горячею золой», «Душа моя — элизи­ум теней», «Не то, что мните вы, природа...», «Слезы людские», «Волна и дума», «Два голо­са». В жизни человека и общества та же стихия, ночь, закат, всем правит рок (об этом стихотво­рение «Цицерон» со знаменитой формулой: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты ро­ковые»). Отсюда острое ощущение конечности бытия («Как над горячею золой»), признание безнадежности («Два голоса»). Выразить же все это и тем более быть понятым и услышан­ным людьми почти невозможно. В этом Тютчев следует распространенной романтической идее о том, что прозрения поэта принципиаль­но непонятны толпе.

Но в то же время лирика Тютчева близка лирике Некрасова, творчеству Достоевского, подметившего «обширность поэзии Тютчева, которому доступна и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, нравствен­ность и интересы общественной жизни». Тют­чев часто «уходил» к первоисточникам Вселен­ной, в этом его творчество «обширнее» творче­ства Некрасова. У Тютчева два начала: мир и человек, он пытался решить космические «последние» вопросы, поэтому всегда интере­сен. Поэт оказался современным для читателя начала XX века, как и для такового конца XIX ве­ка. Он за каждым явлением природы ощущает загадочность.

«Тютчев не шутил с музой, — говорил Л. Тол­стой, — и все у него строго: и содержание, и фор­ма. Его тревожная любовь к жизни, его собствен­ная лирика как раз была связана с землей». С глу­боким сочувствием читаем строки:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей.

Мир тютчевской поэзии раскрывается (это еще заметил Пушкин) только в подборке сти­хотворений. У него даже там, где только лока­лизованный пейзаж, мы все же оказываемся всегда как бы перед целым миром.

В лирике Тютчева герой один. Но вот что ин­тересно: человек в ней есть, но нет героя в при­вычном смысле этого слова. Личность в его по­эзии представляет весь род человеческий, но не род в целом, а каждого в этом роде. Отсю­да и вторая особенность поэзии Тютчева — диалогичность. В стихах постоянно идет спор.

Не то, что мните вы, природа —

Не слепок, не бездушный лик.

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык...

Если в 30—40-е годы XIX века проблема на­рода, как такового, Тютчева не занимает, то к концу 50-х годов в мировоззрении поэта на­мечаются радикальные изменения. Он пишет о прогнивших властных структурах империи, уподобляет судьбу России кораблю, севшему на мель. И «волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход». («Что-то прогни­ло в королевстве датском», — писал Тютчев.) Отсюда и рождаются стихи:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа.

Принцип веры был и навсегда остался жи­вым для Тютчева:

Над этой темною толпою

Непробужденного    народа

Взойдешь ли ты когда, свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?..

Поэт уверен, что прибежищем Бога на земле стал страдающий народ. Но как справедливо заметил Л. Гроссман, Тютчев «религиозным путем идет к признанию демократии».

В 50-е годы XIX века Тютчев в изображении природы сближается с Некрасовым. Изуми­тельно тютчевское стихотворение:

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны  вечера...

В этой реальной осени есть нечто от земли обе­тованной, от светлого царства. Не случайны такие эпитеты, как «хрустальный», «лучезарный». В то же время образ льющейся лазури — наглядная реальность хрусталя. «Лишь паутины тонкий во­лос» — не только подмеченная деталь, реальная примета, она служит восприятию всего огромного мира, вплоть до тонкой паутины. И эта гармониче­ская картина мира впервые у Тютчева связана с крестьянским полем, с серпом и бороздой:

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле.

Тютчев еще не стремится проникнуть в са­мую народную крестьянскую жизнь, как Некра­сов в «Несжатой полосе», но это уже и не по­этическая аллегория.

Поэт навсегда остается поэтом трагических духовных исканий. Но он верит в подлинные ценности жизни:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

Для Тютчева дух идет дальше мысли, поэтому «мыслью» не понять Россию, но «дух» помогает укреплять веру в нее. Родина для поэта не абст­рактная отчизна. Вот именно в этом — в ощу­щении тайны народной жизни, в надежде на нее — и близки Тютчев и Некрасов. В 1915 году Мережковский написал книгу «Две тайны рус­ской поэзии, Некрасов и Тютчев», где утверж­дал этот постулат. «Две тайны русской поэзии» (Тютчев и Некрасов) сходились, но во многом снова разойдутся, но сама эта вера в Россию как Россию народную останется главной и для Некрасова, и для Тютчева навсегда.