Язык и стих поэмы "Василий Теркин" Твардовского А.Т.

   Анализ / Твардовский А.Т. / Василий Тёркин

При всей кажущейся простоте и традиционности книга Твардовского отличается редкостным богатством языка и стиля, поэтики и стиха. Она отмечена необычайной широтой и свободой использования средств устно-разговорной, литературной и народно-поэтической речи.

В ней естественно употребляются пословицы и поговорки (“Я от скуки на все руки”, “Делу время — час забаве”, “По которой речке плыть, — / Той и славушку творить...”), народные песни: о шинели (“Эх, суконная, казенная, / Военная шинель...”), о реченьке (“Я на речке ноги вымою. / Куда, реченька, течешь? / В сторону мою родимую, / Может, где-нибудь свернешь”).

Твардовский в совершенстве владеет искусством говорить просто, но глубоко поэтично. Он сам создает речения, вошедшие в жизнь на правах поговорок (“He гляди, что на груди, / А гляди, что впереди!”; “У войны короткий путь, / У любви — далекий”; “Пушки к бою едут задом” и др.). Поэт, несомненно, был прав, когда в конце своей книги заметил как бы от имени будущего читателя:

Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:

— Вот стихи, а все понятно.
Все на русском языке...

Стих поэмы — в основном 4-стопный хорей, который в повествовательных произведениях со времен Пушкина и Ершова ассоциируется с поэтическими обработками сказок, любимого народного жанра, предполагающего речевую легкость, предельную доступность того, о чем рассказывается. В рифмах нет нарочитой изобретательности, нередко они намеренно неточные — это тоже характерно для фольклора и усиливает естественность звучания стиха.

В некоторых главах основной размер чередуется с укороченным, 3-стопным, что ускоряет, еще больше “облегчает” речь, преобладающая строфа — самая что ни на есть распространенная, не бросающаяся в глаза: перекрестное четверостишие. Ho оно может быть в любом месте вдруг удлинено или заменено двустишиями. Твардовский легко и свободно переходит от одной стиховой формы к другой, однако в четко очерченных пределах, раскованность здесь отнюдь не сродни хаотичности.

В некоторых случаях умело используются вариативные возможности ритма одного размера. “Переправа, переправа!” — два ударения в четырех стопах, стих облегчен, но тут же по контрасту — две полноударные строки: “Берег левый, берег правый, / Снег шершавый, кромка льда...” Далее пробел (пауза, хотя рифменная цепь не завершена, ожидание нарочно затянуто), а затем еще одно трехстишие, в двух строках которого ударения сдвинуты со своих “законных” мест, ритм сбит, затруднен, в последней же строке вновь, как в первой строке главы, всего два ударения, ритмический цикл замкнут тем же внешним облегчением, которое лишь подчеркивает тяжесть и трагизм происходящего: “Кому память, кому слава, / Кому темная вода, — / Ни приметы, ни следа” (“переправа, переправа” для этих людей не состоялась).

Органическая художественная целостность в “Василии Теркине” достигается во всем — от глубоко народных основ содержания до мельчайших деталей внешней формы. И знаменательно, что в высокой оценке этого уникального произведения сошлись не только массы рядовых читателей, но и такие взыскательные мастера словесного искусства, как И.А. Бунин и Б.Л. Пастернак.