Анализ лирики Ахматовой А.А.

К своей первой поэтической книге «Вечер» Анна Ахматова позднее относилась довольно прохладно, выделяя в ней единственную строчку: «...пьянея звуком голоса, похожего на твой». Однако поэт Михаил Кузмин закончил свое предисловие к «Вечеру» такими словами: «... к нам идет новый, молодой, но имеющий все данные стать настоящим поэт. А зовут его Анна Ахматова». Поэтика « Вечера » во многом предопределила теоретическую программу нового литературного течения — акмеизма.

Акмеизм возник как реакция на стилевые крайности символизма (известная статья критика и литературоведа В.М.Жирмунского о творчестве акмеистов называлась «Преодолевшие символизм»). «Лиловым мирам» и мистическим далям символизма акмеисты противопоставили жизнь «здесь и сейчас», в этом «милом, радостном и горестном мире»; различным формам модернизации христианства и нравственному релятивизму — «ценностей незыблемую скалу».

В литературу первой четверти XX в. Ахматова пришла с самой традиционной в мировой лирике темой — темой любви. Но решение этой традиционнейшей темы в ее поэзии было принципиально новым. Стихи Ахматовой далеки от сентиментальной женской лирики XIX в. (Мирра Лохвицкая, Юлия Жадовская, Каролина Павлова — лучшие ее представительницы) и отвлеченной, «идеальной» любовной лирики символистов. В этом смысле Ахматова опиралась не столько на русскую поэзию, сколько на прозу XIX в. «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность русского романа XIX в. Свою поэтическую форму она развила с оглядкой на психологическую прозу», — писал О.Э.Мандельштам. В новую эпоху на смену «умершей» форме психологического романа Тургенева, Толстого и Достоевского приходит «роман-ли-рика» (такое определение творчеству Ахматовой дал в 1918 г. В.В.Гиппиус, а позднее им пользовался и В.М.Эйхенбаум). «Роман кончен. Трагедия десяти лет развязана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове», — писал В.В.Гиппиус.

В сборнике «Вечер» наметились, а в «Четках» и «Белой стае» окончательно оформились отличительные черты индивидуального стиля Ахматовой. Охарактеризуем важнейшие из них.

1. Новый тип лирической героини, «литературной личности », не замкнутой в своих глубоко личных переживаниях, а включенной в широкий исторический контекст эпохи. Масштабность обобщения в образе лирической героини не противоречила тому, что лирика Ахматовой оставалась предельно интимной, а поначалу казалась современникам даже «камерной».

В ранних ее стихах представлены различные ролевые воплощения лирической героини, своеобразные «литературные типы» 1900-х гг.: невеста, мужнина жена, покинутая возлюбленная и даже маркиза, рыбачка, канатная плясунья и Сандрильона (Золушка). Такая «многоликость» героини подчас вводила в заблуждение не только читателей, но и критиков, которые нередко по стихам пытались строить догадки о личной жизни самой Ахматовой. Однако такая игра с разнообразием «масок» была направлена, вероятно, как раз на то, чтобы препятствовать отождествлению автора с каждой из них в отдельности.

Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —
В этом сером будничном платье
На стоптанных каблуках.

2. Новеллистическая композиция лирических стихотворений. Стихи ранней Ахматовой внешне почти всегда представляют собой простое повествование — стихотворный рассказ о конкретном любовном свидании с включением бытовых подробностей. «Эпичность» нередко сказывается уже в первом стихе произведения, задающем временную дистанцию между моментом речи и свершившимся событием («В последний раз мы встретились тогда...»). Для рассказа отбираются кульминационные моменты: встреча (как видно из приведенного примера, нередко — последняя), еще чаще — прощание, расставание. Специфически ахматовский образ — «небывшие» встреча или свидание:

Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.
<...>
Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий —
Вся любовь утолена.

Эти особенности построения текста позволили литературоведам говорить о новеллистичности ее лирических произведений: «Целый ряд стихотворений Ахматовой может быть назван маленькими повестями, новеллами; каждое стихотворение — это новелла в извлечении, изображенная в самый острый момент своего развития, откуда открывается возможность обозреть все предшествовавшее течение фактов...» {В.М.Жирмунский). В отличие от большинства поэтов-современников, Ахматова выстраивает свое лирическое повествование на сжатом стиховом пространстве: она любит малые лирические формы (как правило, от двух до четырех четверостиший). Лаконизм и энергия выражения сказываются в эпиграмматической сжатости, концентрированности используемых поэтессой формул. Ахматова стремится поведать об ощущениях лирической героини и о породивших эти ощущения фактах « без предисловий » и без многословных переходов от одного факта к другому. «Непрерывность — обман», «все равно с чего начинать...» — вот «сюжетные» принципы Ахматовой.

3. Ритмико-интонационная свобода стихотворной речи. Оппозиционность ранней Ахматовой по отношению к наследию символистов проявляется прежде всего в том, что в ее лирике приглушена та музыкально-мелодическая основа, которая в поэзии К.Д.Бальмонта и его последователей размывала смысловые очертания слов, сообщала образам туманность и расплывчатость. Ахматова стремится называть вещи «своими именами», а потому использует обиходный словарь и разговорные интонации. Свободный, естественный синтаксис живой речи в лирике Ахматовой поддерживается короткими предложениями, частым употреблением союзов и, а, но, восклицаний. Поэтесса сравнительно скупо использует прилагательные, не стремится к идеальной точности рифм. Почти в любом ее стихотворении можно найти стиховые переносы :

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха...
...
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».

Ахматовой свойственно «умение обобщать и высказывать обобщение в краткой словесной формуле»:

Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
...
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.

Ахматова любит прерывистые, замедленные, синкопированные ритмы (эффект синкопы связан со сдвигом ударения в стихе с сильного места на слабое). Вслед за Блоком поэтесса широко пользуется дольником.

 

В содержательном плане этому отсутствию нарочитой напевности, мелодичности соответствует затушеванность эмоционального элемента, отсюда — впечатление душевной строгости, которое производит лирика Ахматовой.

4. Значимость вещных подробностей в передаче чувства. О чувствах в лирике Ахматовой рассказывается не непосредственно лирически, а через конкретную деталь, часто — в сочетании с психологически значимым жестом. Вот знаменитые строки из «Песни последней встречи», повторенные бесчисленное количество раз вольными и невольными пародистами:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Другой пример:

Моя рука, закапанная воском,
Дрожала, принимая поцелуй...

М. Кузмин в предисловии к «Вечеру» отметил «способность Ахматовой понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами». Вот пример такой «вещной» образности: «Жужжит пчела на белой хризантеме. / Так душно пахнет старое саше».

В ранней лирике Ахматовой отбираемые поэтессой детали, как правило, красивы, изящны. Это может быть перчатка, хлыстик, зонтик или, например, цветок:

Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице...
(«Смятение»).

А вот едва ли не самый знаменитый образец ахматовской стильности:

Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней...
(«Все мы бражники здесь...»)

Для Ахматовой характерны точные и неожиданные сравнения:

 

Облака плывут, как льдинки, льдинки
В ярких водах голубой реки...

Все любовные драмы в стихах Ахматовой разыгрываются на фоне конкретного, детально выписанного, нередко легко узнаваемого городского пейзажа: «Двадцать первое. Ночь. Понедельник. / Очертанья столицы во мгле ». Чаще всего, особенно в ранней лирике, это Петербург, «пышный / Гранитный город славы и беды», «горькой любовью любимый». С Петербургом-Ленинградом связана вся личная и творческая судьба Ахматовой. Этот город в ее лирике — не только место действия, но и участник событий.

В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.

 

Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине — нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость! —

Затем, что воздух был совсем не наш,
А как подарок Божий — так чудесен.
И в этот час была мне отдана
Последняя из всех безумных песен.
1914

Вот как комментирует это стихотворение В.М.Жирмунский: «Слова звучат намеренно внешне, сдержанно и безразлично. Вспоминаются мелочи обстановки и ненужные детали разговора, так отчетливо остающиеся в памяти в минуту величайшего душевного волнения. Непосредственно о душевном волнении говорит только слово «последний», повторенное два раза в начале и в конце стихотворения, и взволнованное, эмфатическое повышение голоса в строках:

Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость!

И все же в рассказе о явлениях внешнего мира передана большая душевная повесть, причем не только повествовательное ее содержание, но также и эмоциональные обертоны, личное настроение стихотворения».

Современная исследовательница развивает наблюдения В.М.Жирмунского: «Героиня «романа-лирики» всегда сохраняет в себе способность словно бы отстраниться от ситуации, в которой она же сама и принимает участие. Она непрерывно (может быть, на подсознательном уровне) фиксирует, отмечает, что происходит с ней в то самое время, когда ее собеседник действует или просто говорит. Она ведет некий «внутренний репортаж» о собственном психологическом состоянии. В стихотворении «Последний раз мы встретились тогда...» сталкиваются и дискутируют две позиции. Героиня словно бы отстраненно, во время любовного объяснения, — «рокового», «последнего»! — запоминает приметы петербургского пейзажа. Но в деталях пейзажа, в его конкретных реалиях проступают далеко не частные вещи, далеко не «узколичные» мотивы.

Высокий царский дом — как желанная высота. И — Петропавловская крепость, знак затворничества и гибели. Жизнь поэта очерчена жестким кругом — «царский дом» (власть и высота), и «крепость» (несвобода), и неспокойная Нева, угрожающая гибельным наводнением. За сугубо частным, «женским» сюжетом «последнего свидания» скрыта энергия, способная охватить широкий временной и пространственный диапазон, жизненную судьбу художника в ее основных переломных моментах. Поэт, художник здесь побеждает и торжествует, несмотря на ситуацию «разрыва» и прощания»,— пишет исследовательница М.Г.Ваняшова.

Марина Цветаева была абсолютно права, когда в 1917 г. заметила: «Ахматова пишет о себе — о вечном... не написав ни одной отвлеченно-общественной строчки, глубже всего — через описание пера на шляпе — передаст потомкам свой век...»

Интимная лирика Ахматовой глубоко исторична. Уже в «Вечере» и «Четках» наряду с темой любви появляются два других ведущих мотива — памяти и совести:

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
<...>
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
(«Все мы бражники здесь...», 1 января 1913)

«Минуты роковые» российской истории (первая мировая война, начавшаяся в 1914 г.) совпали с тяжелым периодом в жизни Ахматовой: в 1915 г. у нее открылся туберкулез, наследственная болезнь. «Я гощу у смерти белой / По дороге в тьму...» — писала Ахматова в одном из стихотворений.

 

Мотивы памяти и совести еще более усиливаются в «Белой стае», а в дальнейшем они станут главными в ее творчестве. «Современность поэта есть его обреченность на время... Из истории не выскочишь», — писала М.И.Цветаева в критической статье «Поэт и время». После выхода в свет «Белой стаи» О.Э.Мандельштам отмечал: «Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее позиция близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России».

В 1915-1917 гг. поэтический стиль Ахматовой эволюционирует. Критика все чаще говорит о специфическом «пушкинизме» Ахматовой («...классическая точность выражения и художественная законченность построения»), отмечает наличие разветвленного «цитатного слоя» (многочисленные аллюзии и переклички как с предшественниками, так и с современниками: А.А.Блоком, Б.Л.Пастернаком, О.Э.Мандельштамом). За Ахматовой стояло все духовное богатство русской классической культуры, правомочной наследницей которой она справедливо себя ощущала.

Революция 1917г. была воспринята Ахматовой как катастрофа. «После всего» — название раздела, открывающего сборник «Anno Domini» (1922). Эпиграфом ко всей книге взята строка Ф.И.Тютчева: «В те баснословные года...»

Но революция для Ахматовой — это и возмездие, расплата за прошлую греховную жизнь. И пусть сама лирическая героиня не творила зла, но она чувствует свою причастность к общей вине (« Я всех на земле виноватей, / Кто был, и кто будет, кто есть...»), а потому готова разделить судьбу своей родины и своего народа.

Я — голос ваш, жар вашего дыханья,
Я — отраженье вашего лица.
Напрасных крыл напрасны трепетанья, —
Ведь все равно я с вами до конца, —

так начинается стихотворение 1922 г. «Многим». Финал его звучит трагедийно:

Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь — забытой быть.

Но «счастливого» забвения не дано героине Ахматовой. В цикле «Библейские стихи» она сравнила себя с женой Лота, «отдавшей жизнь за единственный взгляд»:

Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома
<...>
Взглянула — и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли.
(« Лотова жена»)

«Пытка памятью была единственным спасением. Бегством от безумия. Память и совесть. В служении им — подвиг ее судьбы », — так писал об Ахматовой исследователь Анатолий Якобсон.

Уже само название сборника — «Anno Domini» («В лето Господне») — указывает на то, как воспринимает поэтесса свою эпоху. Одним из способов художественного осмысления происходящего в стране становится использование библейских мотивов и исторических параллелей, которые все чаще и чаще возникают в лирике Ахматовой (например, в «Библейских стихах», стихотворениях «Данте», «Клеопатра» и др.).

«Я» в лирике Ахматовой этой поры превращается в «мы», теперь она говорит от лица «многих». Именно словом поэта «оправдан будет каждый час» не только самой Ахматовой, но и ее современников.