Анализ поэмы "Мертвые души" Гоголя Н.В.

   Анализ / Гоголь Н.В. / Мёртвые души

Вы уже знакомы с поэмой Гоголя «Мертвые души», получили общее представление о композиции, сюжете, системе персонажей главного гоголевского произведения. А теперь, повторяя пройденное, мы попытаемся перейти на новый уровень понимания этой гениальной книги. Знакомство с учебным материалом данного раздела будет особенно полезно тем из вас, кто интересуется больше гуманитарными предметами.

Герой и сюжет. Мы уже говорили о том, почему Гоголь дал своему главному прозаическому творению именно такое жанровое обозначение — поэма. И о том, какими сложными жанровыми нитями связан его замысел с древней эпической традицией, с «Божественной комедией» Данте. Теперь давайте задумаемся, почему в центре «малой эпопеи» — романа-поэмы «Мертвые души» оказался столь «непоэмный», совершенно не эпический герой, жуликоватый и обаятельный помещик «средней руки», коллежский советник Павел Иванович Чичиков.

Чичиков (каким он предстает на страницах первого тома) и впрямь герой подчеркнуто средний. Он ни стар, ни молод, ни слишком толст, ни слишком худ. Ярок его костюм — из ткани брусничного цвета с искрой; громок его нос, при сморкании гремящий трубою; замечателен его аппетит, позволяющий съесть в дорожном трактире целого поросенка с хреном и со сметаною. Сам Чичиков тих и малоприметен, округл и гладок, как его щеки, всегда выбритые до атласного состояния. Более того, его бричка останавливается в городе NN, который расположен чуть ближе к Москве, чем к Казани. То есть в самой середине Центральной России. (Вспомните образ «сборного города» в «Ревизоре».) Помещики, с которыми ему приходится встречаться, тоже люди весьма и весьма средние. Такой тип героя-«середняка» был характерен для европейских и русских нравоописательных романов, неспешно, чуть насмешливо воссоздававших картины быта и поведения провинциальных дворян и мещан. И наоборот, в авантюрных (иногда их называли плутовскими) романах и повестях действовали яркие, неординарные герои. Вспомните хотя бы персонаж русской «плутовской» новеллы XVII века Фрола Скобеева! А гоголевская поэма, как вы наверняка заметили, вобрала в себя традиции и нравоописательного, и плутовского романа, и романа-путешествия. Как же Гоголь справляется с неизбежными противоречиями, как сводит концы с концами, как совмещает образ главного героя с разнообразным жанровым фоном своей главной книги?

Прежде всего, он по законам нравоописательного романа все время оттягивает момент завязки сюжета. Хотя в поведении главного героя с самого начала чувствуется нечто странное, настораживающее. В его расспросах о положении дел в губернии заключено что-то большее, чем просто любопытство; при знакомстве с очередным помещиком Чичиков сначала интересуется количеством имеющихся у того душ, а лишь после этого именем собеседника. И тем не менее «закон замедления» сюжета (это определение принадлежит одному из исследователей гоголевского творчества) действует в романе безотказно. Лишь в самом конце 2-й главы, мило (и очень долго) поговорив с самим «сладким» помещиком и его супругой, Чичиков открывает карты и предлагает купить у Манилова мертвые души крестьян, числящихся по ревизии живыми. (Ревизией, или ревизской сказкой, называлась перепись населения; помещик обязан был платить подати за всех крестьян, указанных в последней по времени ревизской сказке, вплоть до проведения следующей переписи — вне зависимости от того, живы они или умерли.)

Зачем ему это нужно, Чичиков не сообщает. Ho сама по себе анекдотическая ситуация покупки мертвых душ для последующего заклада в опекунский совет не была тогда исключительной. Так что читатель наконец-то понимает, в чем будет заключаться дело, и происходит завязка авантюрного сюжета. А одновременно с нею возникает разрыв между анекдотической «плутовской» фабулой, которая предполагает быстрое, динамичное развитие действия, и «законом замедления» сюжета. Это несколько повышает сюжетный статус главного героя, на котором отныне держится и развитие анекдотического происшествия, и сложное нравоописательное повествование. Ho статус статусом, а образ образом: Павел Иванович как был «средним» человеком, так им и остается.

Заплутав на возвратном пути от Манилова, Чичиков попадает в имение вдовы-помещицы Коробочки (гл. 3). Сторговавшись и с нею, наутро отправляется дальше и встречает в трактире буйного Ноздрева, который заманивает Павла Ивановича к себе (гл. 4). Однако здесь торговое дело не идет на лад; согласившись сыграть с жуликоватым Ноздревым на мертвые души в шашки, Чичиков еле уносит ноги. По пути к Собакевичу (гл. 5) бричка странствующего покупателя мертвых душ сцепляется с повозкой, в которой едет шестнадцатилетняя девушка с золотыми волосами и нежным овалом лица. Казалось бы, этот эпизод должен открыть перед читателем потаенные стороны души главного героя, обнаружить в нем — пускай до поры до времени остающееся нереализованным — «поэмное» начало! Ho только-только размечтавшись о возвышенной любви, Чичиков тут же сворачивает на излюбленную тему о 200 000 рублей приданого. То есть образ «среднего» героя, героя-приобретателя, едва поднявшись над своим обычным уровнем, возвращается в изначально заданные пределы.

Больше того. Приобретя желанный товар у Собакевича и узнав о существовании скупого помещика Плюшкина, у которого люди «мрут, как мухи», Чичиков продолжил свое путешествие. Иными словами, из героя авантюрного романа он вновь превращается в героя романа нравоописательного. В 7-й главе он посещает большой трехэтажный казенный дом, белый как мел («для изображения чистоты души помещавшихся в нем должностей»). И от описания помещичьих нравов Гоголь переходит к описанию нравов чиновничьих.

Лишь в 8-й главе, да и то в предельно насмешливой, юмористически сниженной форме, Гоголь начинает вводить мотивы, которые указывают на обширный замысел «малой эпопеи», трехчастной эпической поэмы в прозе, посвященной полному перерождению и преображению человека, России, мира.

Жители города NN обсуждают покупку Чичикова и так отзываются о приобретенных им крестьянах: они «теперь негодяи, а, переселившись на новую землю, вдруг могут сделаться отличными подданными». Жители города NN, конечно, глупы и просто болтают, но в художественном мире Гоголя герои часто добалтываются до истины. Ведь именно так собирался автор поступить во втором и третьем томах с душами некоторых «негодяев» — с душой Чичикова прежде всего! А само выражение «новая земля» невольно указывает на все-мирно-религиозную окраску этого сюжетного замысла. Ведь в Апокалипсисе апостола Иоанна Богослова «Новой землей» называется Новый Иерусалим — Царство Божие, которое наступит после Страшного суда и в котором души людей полностью преобразятся.

Конечно, Гоголь тут же «приземляет» слишком возвышенную тему, иначе стилистическое единство первого тома разрушилось бы. Слухи о Чичикове-миллионщике делают его необычайно популярным в дамском обществе; он даже получает неподписанное письмо от одной стареющей дамы: «Нет, я не должна тебе писать!» А во время губернского бала (гл. 8) в соответствии с анекдотической фабулой безудержный Ноздрев с головой выдает Чичикова: «Что, много наторговал мертвых?» Естественно, тою же ночью в город приезжает Коробочка и пытается разведать, не продешевила ли она с мертвыми душами? Репутация Чичикова, и без того пошатнувшаяся (губернские дамы, доселе находившие в его облике что-то даже марсовское и военное, не простили «миллионщику» минутное увлечение юной красотой шестнадцатилетней губернаторской дочки), окончательно погублена.

Ho, «приземляя» сюжет, Гоголь все равно неуклонно развивает намеченную в 8-й главе тему, расширяет религиозную перспективу чичиковского образа. Сначала «просто приятная дама» и «дама, приятная во всех отношениях» приходят к выводу, что Чичиков — кто-то вроде Ринальда Ринальдина, разбойника из популярного тогда романа Христиана Вульпиуса, и конечная его цель — увезти губернаторскую дочку при содействии Ноздрева. А затем Гоголь и вовсе выводит Павла Ивановича из сферы сюжетного действия, «насылая» на него трехдневную простуду. Теперь вместо Чичикова на страницах романа действует его фантастический двойник, персонаж провинциальных слухов. В главе 10-й слухи достигают апогея. Для начала сравнив Чичикова с разбогатевшим жидом, затем отождествив его с фальшивомонетчиком, жители (и особенно чиновники) постепенно производят «херсонского помещика» в беглые Наполеоны и чуть ли не в антихристы.

Вставная новелла «Повесть о капитане Koпейкине». В связи этим попробуем перечитать «Повесть о капитане Копейкине», вставную новеллу об офицере, герое войны 1812 года, потерявшем на ней ногу и руку и от безденежья подавшемся в разбойники. Повесть эту (в своем сказовом, комически многословном стиле) рассказывает в 10-й главе почтмейстер Иван Андреич.

Обратите внимание: предлагая выслушать историю, которая должна объяснить присутствующим, кто же такой Чичиков, почтмейстер вдохновенно восклицает: история эта «в некотором роде, целая поэма». Так что Иван Андреич (естественно, с согласия Гоголя) невольно пародирует самого автора «Мертвых душ», а его «Повесть...» пародирует гоголевский роман в целом. Ho это особая пародия, в ней заключено не только комическое начало, но и философская глубина. Она связывает в единый литературный узел все обсуждавшиеся чиновниками темы — об убийстве, о фальшивомонетчике, о беглом разбойнике. И во многом служит смысловым ключом ко всему 1-му тому «Мертвых душ».

Раненный под Красным Селом или под Лейпцигом (то есть в одном из главных сражений великой войны 1812—1814 годов), капитан Копейкин отправляется искать «царской милости» в Петербург. Здесь «министр или вельможа», в образе которого легко узнаются черты всесильного тогда графа Аракчеева, обещает ему поддержку; но идет время, деньги у Копейкина кончаются, а его по-прежнему кормят обещаниями. В конце концов он дерзит вельможе-министру, его высылают вон из столицы. А через два месяца в рязанских лесах объявляется шайка разбойников, атаманом которых был не кто иной... И тут рассказчику напоминают, что у Чичикова руки и ноги на месте. Иван Андреич сам себя обзывает телятиной, безуспешно пытается вывернуться (дескать, в Англии столь совершенная техника, что могут сделать деревянные ноги) — все напрасно. История о капитане Копейкине как бы уходит в песок, ничего не проясняя в волнующем чиновников вопросе: кто же такой Чичиков?

Однако образ капитана Копейкина лишь кажется случайным, «беззаконным», а легенда о нем — никак не мотивированной сюжетной необходимостью. Дело не только в том, что капитан Копейкин дворянин, в отличие от своего фольклорного прототипа, героя народных песен о «воре Копейкине». А значит, не просто «разбойник», но разбойник «благородный». Это резко усиливает трагизм вставной новеллы и трагическое звучание романа в целом. Ho все-таки главное в другом. В «Повести...», как в фокусе, сходятся чересчур разнообразные слухи о Чичикове, но из нее же лучами расходятся новые, еще более невероятные версии произошедшего.

Копейкин связан с героической эпохой 1812 года (тема сравнительно недавней великой войны присутствует в гоголевской поэме постоянно на уровне деталей). В рассказе о нем Иван Андреич постоянно использует «английские» сравнения: даже в трактире Копейкин обедает, «как в Лондоне». В обсуждении чиновников, которое следует за рассказом почтмейстера, все это словно умножается на разбойничью тему и дает в сумме имя Наполеона. Чиновники задумываются: а не есть ли Чичиков Наполеон, нарочно отпущенный англичанами с острова Св. Елены, где он томился в ссылке, чтобы возмутить Россию? Опять же почтмейстер, который служил в кампанию 1812 года и «видел» французского императора, уверяет собеседников, что ростом Наполеон «никак не выше Чичикова» и складом своей фигуры ничем от него не отличается. А поскольку в первой половине XIX века Наполеона часто сравнивали с антихристом, каким тот предстает в Апокалипсисе, постольку от Чичикова-Наполеона чиновники естественно переходят к теме Чичикова-антихриста. На этом они останавливаются и, поняв, что заврались, посылают за Ноздревым.

Основная идея «Мертвых душ». Чем нелепее становятся сравнения чиновников, чем немыслимее их предположения, тем яснее обнажается ключевая авторская идея «Мертвых душ». Эпоха Наполеона, не так давно завершившаяся, была временем последнего торжества романтического, могущественного, впечатляющего зла. Того эпического зла, образ которого ранний Гоголь дал в «Страшной мести». А эпоха, которую он изображает в «Мертвых душах» (самое начало 1820-х годов), — это время торжества нового, денежного, «копеечного» зла неправедного приобретательства.

Олицетворением этого усредненного зла и стал подчеркнуто-средний, «никакой» человек Чичиков. Опять же, как то было в ранних повестях Гоголя, «обыденное», «скучное» зло, угнездившееся в современной жизни, по-своему не менее (если не более) страшно, чем зло величественно-романтическое. Оно может в итоге обернуться явлением антихриста буржуазной эпохи, незаметным для измельчавшего мира «мертвых душ», а потому особенно опасным. И это, по Гоголю, произойдет непременно, если не свершится великое нравственное возрождение каждого человека в отдельности и человечества в целом. То есть если «мертвые души» современных людей не воскреснут для вечной жизни, для утверждения добра. И как раз «средний» Чичиков призван был продемонстрировать возможность воскресения омертвевшей души, ему предстояло очиститься через страдание и начать совершенно новую жизнь.

Потому-то, кстати, автор дал ему значимое имя Павел. Ведь апостол Павел не был среди первых учеников Христа. Напротив, он долгое время был одним из самых страшных гонителей христиан; звали его тогда Савл. Ho когда на пути в Дамаск Бог внезапно обратился к нему со словами: «Савл! Савл! что ты гонишь меня?» — Савл полностью переменился, принял крещение (и вместе с крещением новое имя — Павел), стал проповедником Евангелия. Такое преображение, по замыслу Гоголя, ждало и Чичикова, сюжетными обстоятельствами нераздельно связанного с образом дороги, пути.

Ho тема нравственного возрождения в 1-м томе лишь намечена; Гоголь надеялся ее развить во 2-м и особенно в 3-м томе «малой эпопеи». И потому сюжет 1-й части поэмы, преодолев «закон замедления», быстро движется к развязке. Чичиков выздоравливает и, вновь заняв свое сюжетное место, покидает город NN. Однако в момент отъезда сталкивается с похоронной процессией. Прокурор, не выдержав напряжения слухов, умер. И только тут все узнали, что у покойника были не только густые брови и мигающий глаз, но и душа. Метафора «мертвой души» сатирически сгущается, тема всеобщего омертвения достигает высшей точки своего развития. Чичикову больше нечего делать в пространстве 1-го тома, чей событийный и смысловой сюжет развязан.

Главный герой и композиция романа. Как мы уже говорили, «Мертвые души» (подобно «Человеческой комедии» Бальзака) должны были повторить композицию «Божественной комедии» Данте. В 1-м томе по аналогии с «Адом» главный герой круг за кругом погружается в глубины провинциальной российской жизни, невольно созерцая «результаты» человеческого грехопадения — от безобидного Манилова до Плюшкина, почти утратившего человеческий облик. Ho 1-й том «Мертвых душ» столько же повторяет концентрическую композицию «Ада», сколько и переворачивает ее. Да каждый последующий знакомец Чичикова по-своему хуже предыдущего. Ho при этом все-таки масштабнее, сильнее, ярче. А значит, в каком-то смысле живее.

Манилов. Этот «сладкий» сентиментальный помещик — первый, к кому направляется Чичиков. Путь Чичикова в Маниловку не случайно изображен как путь в никуда; выбраться из нее, не затерявшись на просторах русского бездорожья, и то трудно.

Манилов словно собран из литературных штампов сентиментальной литературы. Даже имя его жены — Лизанька — совпадает с именем героини повести Карамзина. Деликатностью, сахарной приятностью обращения прикрыта душевная пустота и никчемность Манилова, от которого не дождешься «ни одного живого слова». Эта никчемность, безжизненность подчеркнута описанием его хозяйства. Дом стоит на юру, открытый всем ветрам, видны жиденькие вершины берез, пруд подернут ряской, в селе нет деревьев, кабинет покрашен краской неопределенного, «никакого» цвета — «голубенькой вроде серенькой». Зацепившись за любую тему, мысли Манилова ускользают в никуда, в раздумья о благополучии дружеской жизни, о мосте через пруд. В мире Манилова нет времени: два года заложена на одной и той же странице какая-то книга.

Манилов лишен отрицательных черт, он не совершил в этой жизни ничего предосудительного, потому что вообще ничего не совершил. Ho в нем нет ничего и положительного; в нем совершенно умерли какие бы то ни было задатки. И потому Манилов (в отличие от большинства «полуотрицательных» персонажей поэмы) не может рассчитывать на душевное преображение и возрождение: в нем нечего возрождать и преображать.

Коробочка. Недалеко от Манилова ушла и вдова-помещица, к которой Чичиков попадает случайно, заплутав на возвратном пути. Она полностью, без остатка, растворена в быте. На «обытовление» образа работает и единственное положительное качество Коробочки, ставшее ее отрицательной и всепоглощающей страстью, — торговая деловитость.

Зато аккуратны и крепки небольшой домик и большой двор Коробочки, символически отражающие ее внутренний мир. (Это вообще конструктивный принцип гоголевского романа — через описание вещей передавать характер персонажа.) Tec на крышах новый, ворота нигде не покосились. Движения, которое неизменно сопутствует жизни, в мире Коробочки тоже почти нет. В том числе и движения времени. Часы, что висят у нее на стене, идут как бы нехотя, с трудом, издавая змеиное шипение. На стенах висят портреты: Кутузов и старик с красными обшлагами, какие носили при государе Павле Петровиче; это указывает на то, что история завершилась для Коробочки в 1812 году.

Однако «замирание» времени все-таки лучше полной его остановки в маниловском мире. У Коробочки есть хоть какой-то намек на биографию, пусть и смешной: был муж, который не мог заснуть без почесывания пяток. Она обладает твердым характером, в отличие от Манилова помнит умерших крестьян наизусть. И даже ее туповатость предпочтительнее маниловской пустоты, ни умной ни глупой, ни доброй ни злой.

Ноздрев. Напротив, молодцеватый 35-летний «говорун, кутила, лихач», которого Чичиков случайно встречает в трактире по пути от Коробочки к Собакевичу, отнюдь не туп. Его поведение предопределено одним-единственным, зато полновесным качеством: безудержностью, граничащей с беспамятством.

Ноздрев ничего не задумывает, не планирует, не «имеет в виду»; он просто ни в чем не знает меры. Как все остальные герои поэмы, он словно переносит очертания своей бойкой души на свой быт. Дома у него все бестолково. Посередине столовой стоят деревянные козлы, на стене висят кинжалы — турецкие, но изготовленные при этом мастером Савелием Сибиряковым. Любимая шарманка Ноздрева (естественно, он именует ее органом), начав играть один мотив, завершает другим, а одна дудка долго не может успокоиться — как и сам владелец шарманки.

Может показаться, что Ноздрев — литературный двойник Хлестакова, недаром в его речь вкраплены отголоски хлестаковских реплик. (Так, мнимый ревизор готов сам себя «завтра же сейчас» произвести в фельдмаршалы, а Ноздрев гордится наливкой, лучше которой не пивал и фельдмаршал.) Ho Хлестакову — и мы об этом подробно говорили — вдохновенное вранье позволяет изжить убогость обыденного существования, преодолеть непреодолимые социальные барьеры. В отличие от него Ноздрев ничего не «изживает». Он просто врет и гадит «от юркости и бойкости характера».

Вспомните эпизод, в котором Ноздрев показывает Чичикову свои владения: подведя гостя к «границе» (деревянный столбик и узенький ров), он вдруг неожиданно для себя самого начинает уверять: «все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое». Его поистине безграничная (в самом прямом смысле, то есть не признающая границ) ложь есть оборотная сторона русской удали, которой Ноздрев наделен в избытке. Просто она не нашла себе реального применения, разрослась до немыслимых размеров и превратилась в собственную противоположность.

А это значит, что в лице Ноздрева мы впервые сталкиваемся с героем, наделенным изначально положительным качеством, пускай и поменявшим природу, исказившимся. Гоголь был убежден, что страсти и пороки суть не что иное, как вывернутые наизнанку достоинства. Если их можно было вывернуть наизнанку, то кто мешает когда-нибудь вывернуть их и на лицевую сторону?

По существу, если до сих пор Чичиков (и читатель) встречается с безнадежными, душевно мертвыми персонажами, которым нет и не может быть места в грядущей, преображенной России, то с «говоруна, кутилы, лихача» Ноздрева начинается череда персонажей, сохранивших в себе что-то живое. Хотя бы живой, при всей его бестолковости, характер.

Собакевич. Само имя (Михайло Иванович) указывает на звероподобие героя, на его медвежье-собачьи черты. Собакевич настолько же тяжеловесен, насколько легковесен Ноздрев, от которого Чичиков перед тем едва вырвался. В имение Михайлы Ивановича он въезжает в тот момент, когда все мысли его заняты мечтой о двухсоттысячном приданом. Так что образ Собакевича с самого начала связывается с темой денег, хозяйственности, расчета. Дальнейшее поведение персонажа полностью соответствует такому «зачину».

Недаром, когда Чичиков после более чем сытного ужина заводит витиеватую речь об интересующем его предмете, уклончиво именуя души не умершими, а только несуществующими, Собакевич без обиняков называет вещи своими именами: «Вам нужно мертвых душ?» Главное — цена сделки. Что же до предлагаемого товара, то он самого лучшего свойства — все души «что ядреный орех», как сам хозяин умерших крепостных.

Естественно, душевный облик Собакевича отражается во всем, что его окружает. От пейзажа до «дикого» окраса стен, который своей сумрачной выразительностью выгодно отличается от маниловской краски «голубенькой вроде серенькой». В устройстве дома симметрия борется с удобством; все бесполезные архитектурные красоты устранены. Избы мужиков тоже построены без обычных деревенских «затей». Зато они сделаны «как следует». Даже колодец — и тот вделан в дуб.

На Собакевича похожи и портреты греческих героев 1820-х годов, развешанные по стенам, почти все они наделены великолепной толщиной. И дрозд темного цвета с белыми крапинами, и пузатое ореховое бюро на пренелепых ногах, «совершенный медведь». В свою очередь и хозяин тоже похож на «предмет» — ноги его как чугунные тумбы.

Ho при всей своей «тяжеловесности» и грубости Собакевич необычайно колоритен. Это тип русского кулака, неладно скроенного, да крепко сшитого. Рожден ли он «медведем» или «омедведила» его захолустная жизнь — не важно; главное, что при всем «собачьем нраве» Собакевич — истинный хозяин, мужикам его живется неплохо, надежно. То, что природная мощь и деловитость как бы отяжелели в нем, обернулись туповатой косностью, скорее, беда, чем вина героя.

Потому-то в его мире время движется: портреты, развешанные по стенам, связаны с современностью, с 1820-ми годами, а не с прошлым, не с эпохой Кутузова и не с эпохой государя Павла Петровича. При этом в полном согласии с автором могучий Собакевич сознает, что нынешняя российская жизнь страшно измельчала, обессилела. Во время торга он замечает о живых крестьянах: «впрочем, и то сказать: что это за люди? мухи, а не люди», куда хуже покойников. А в 8-й главе в разговоре с председателем палаты, который восхищается здоровьем Собакевича и предполагает, что он, подобно отцу, мог бы повалить медведя, Собакевич трезво возражает: «Нет, не повалю».

Дойдя до главы, посвященной Собакевичу, читатель должен понять: композиция гоголевской поэмы в той же мере повторяет композицию дантовского «Ада», в какой и переворачивает ее. «Иерархия» героев-помещиков выстраивается одновременно и сверху вниз, и снизу вверх. От совершенно пустого, а потому безнадежно мертвого (хотя и безгрешного) Манилова, через образы чуть более живой Коробочки и чрезмерно живого (но все еще довольно пустого) Ноздрева к отяжелевшему, хотя и могучему Собакевичу и дальше — к Плюшкину и самому Чичикову.

Плюшкин. В своеобразной отрицательной иерархии помещичьих типов, выведенных в гоголевской поэме, этот скупой старик (ему седьмой десяток) занимает одновременно и самую нижнюю, и самую верхнюю ступень. Ниже его — и потому выше его — располагается лишь образ Чичикова. Плюшкин олицетворяет собой полное омертвение человеческой души, почти полную гибель сильной и яркой личности, без остатка поглощенной страстью скупости, но зато способной воскреснуть и преобразиться.

Описание плюшкинского имения аллегорически изображает запустение и одновременно «захламление» его души. Въезд полуразрушен, бревна вдавливаются, как фортепьянные клавиши, всюду особенная ветхость. Как в темном, «зазеркальном» мире, все здесь безжизненно — даже две церкви, которые должны были бы образовывать смысловой центр пейзажа.

«Плюшкинское» пространство невозможно охватить единым взглядом, оно словно распадается на детали и фрагменты — то одна часть откроется взгляду Чичикова, то другая. Во всем этом отражается неполноценность плюшкинского сознания. Хозяин имения позабыл о главном и сосредоточился на второстепенном. Он давно уже не знает, сколько, чего и где производится в его обширном и загубленном хозяйстве, но зато увлеченно следит за уровнем старой наливки в графинчике: не выпил ли кто-нибудь.

Изображение Плюшкина и его мира продолжает двоиться. С одной стороны, движение жизни здесь прекратилось совершенно. Прежде, до «падения», взгляд Плюшкина, как трудолюбивый паук, «бегал хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины». Теперь паук оплетает маятник остановившихся часов. Если у Коробочки полузамершие стенные часы хотя бы продолжали издавать змеиное шипение, то у Плюшкина все неподвижно. Даже серебряные карманные часы, которые он собирается подарить, да так и не дарит Чичикову в благодарность за «избавленье» от мертвых душ, и те «поиспорченные». Об ушедшем, утекшем в никуда времени напоминает и зубочистка, которой хозяин, быть может, ковырял в зубах еще до нашествия французов.

Кажется, что повествование, описав круг, вернулось в точку, из которой началось: первый из «чичиковских» помещиков, Манилов, точно так же живет вне времени, как и последний из них, Плюшкин. Ho между этими двумя образами, между этими двумя видами «безвременья» пролегает пропасть. Времени в мире Манилова никогда не было, он ничего не утратил — ему нечего и возвращать. Плюшкин обладал всем. Это единственный, кроме Чичикова, герой поэмы, у которого есть биография, есть прошлое. Что более чем важно для Гоголя: без прошлого может худо-бедно обойтись настоящее, но без прошлого невозможно будущее.

До смерти жены Плюшкин был рачительным, опытным помещиком. Однако позже у него развился «комплекс вдовца», он стал подозрительнее и скупее. Затем старшая дочь тайно бежала со штабс-ротмистром, младшая умерла, сын, самовольно определившийся в военную службу, проигрался в карты; душа Плюшкина ожесточилась окончательно. «Волчий голод скупости» овладел им. Даже примирившись со старшей дочерью, он не дал ей денег, а подаренный ею пасхальный кулич засушил и теперь пытается угостить им Чичикова.

Деталь тоже далеко не случайная. Кулич — пасхальная еда, связанная с главным православным праздником Воскресения Христова. Засушив кулич, Плюшкин как бы символически подтвердил, что его душа омертвела, ссохлась. И в то же время кусочек кулича, пусть и заплесневелый, всегда хранится у него, и это ассоциативно связано с темой возможного «пасхального» возрождения его души.

В том и дело, что жадность не до последнего предела смогла овладеть сердцем Плюшкина. Совершив купчую, он размышляет, кто бы от его имени мог заверить сделку в городе, и вспоминает, что председатель палаты был его школьным товарищем. Это воспоминание внезапно оживляет полумертвого героя: «на этом деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось... бледное отражение чувства». Естественно, это случайный и мгновенный проблеск жизни, повествователь сравнивает его с последним «явлением» внезапно вынырнувшего утопленника, которого все зеваки считали уже погибшим и который действительно погибнет в следующую секунду. Поэтому, когда Чичиков, приобретя 120 мертвых душ и купив беглых по 27 копеек за душу, выезжает из плюшкинского имения, автор описывает сумеречный пейзаж, в котором тень со светом «перемешалась совершенно», как в несчастной душе Плюшкина.

Чичиков. Итак, «расчеловечившийся» Плюшкин — первый в череде героев «Мертвых душ», кто наделен подробнейшей биографией, из которой становится ясно, каким образом мудрая скупость превратилась в неутолимую страсть скопидомства. В самой нижней точке падения находится Чичиков, поэтому его биографии, его предыстории посвящена вся финальная 11-я глава 1-го тома. Поэма завершается тем, с чего обычно начинается «правильный» нравоописательный роман, принцип «перевернутой композиции» срабатывает до конца.

Рожденный в дворянской семье, Чичиков сохраняет от детства одно воспоминание: «снегом занесенное окошко», одно ощущение: боль скрученной отцовскими пальцами «краюшки уха». Отправляя сына в город на учение, отец дает ему главный совет, запавший тому в душу: «Копи копейку!» И несколько дополнительных советов: угождай старшим, не водись с товарищами. Вся школьная жизнь Чичикова превращается в непрерывное накопление; да и вся последующая жизнь тоже.

Нажив было капитал на комиссии для построения какого-то весьма солидного строения, Чичиков лишается всего из-за начавшегося преследования взяточничества. Затем обогащается на контрабандистах, опять разоряется. И в третий раз начинает карьеру с чистого листа — в презренной должности присяжного поверенного. Тут-то до него и доходит, что можно заложить мертвые души в опекунский совет как живые. Сельцо Павловское в Херсонской губернии уже маячит перед его умственным взором... Так конец 1-го тома возвращает читателя к его началу: последнее кольцо российского ада замыкается. Ho по композиционной логике «Мертвых душ» нижняя точка совмещена с верхней, предел падения — с началом возрождения личности. Образ Чичикова находится на пике перевернутой пирамиды романной композиции; перспектива 2-го и 3-го томов сулила ему «чистилище» сибирской ссылки и полное нравственное возрождение в итоге.

Отсветы этой славной сюжетной будущности заметны уже в 1-м томе. Словно оправдываясь перед читателем за то, что выбрал в герои «подлеца», автор отдает должное непреодолимой силе его характера. Финальная притча о «бесполезных», никчемных русских людях — домашнем философе Кифе Мокиевиче и богатыре-«припертене» Мокии Кифовиче — резко оттеняет образ Чичикова. Он — хозяин и приобретатель, его энергия все-таки целенаправленна. Еще важнее сквозной мотив, который мы уже обсуждали, — Чичиков, готовый ежеминутно размышлять о «крепкой бабенке», ядреной, как репа, и о 200 000 приданого, при этом на самом деле тянется к юным, неиспорченным девицам, словно прозревая в них утраченную им чистоту души и свежесть жизни. А самое главное заключено в том, что автор то и дело словно «забывает» о ничтожестве Чичикова и отдается во власть лирической стихии. Он превращает пыльную провинциальную дорогу в символ общероссийского пути к «храмине», а бричку косвенно уподобляет огненной колеснице бессмертного пророка Илии: «Грозно объем лет меня могучее пространство ...у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»

И все-таки будущее остается будущим, а настоящее настоящим. Процитированный монолог автора внезапно обрывается чичиковским окриком: «Держи, держи, дурак!» Читателю, увлеченному картинами будущности, словно напоминают, что пока в «приобретателе» Чичикове явлено лишь новое зло, незаметно вторгшееся в пределы России и всего мира. Зло тихое, усредненное, предприимчивое. И тем более страшное, чем менее заметное. Недаром Чичиков избегает говорить о себе, прячась за пустые книжные обороты, — «незначащий червь мира сего». Ho в какой-то момент эти безобидные обороты вдруг начинают отбрасывать зловещую тень не предусмотренного Чичиковым смысла.

По Гоголю, «новый антихрист» буржуазного мира таким и будет — незаметно-ласковым, вкрадчивым, аккуратным. На роль «князя мира сего» (так на церковном языке именуется сатана) заступает «незначащий червь мира сего». Этот «червь» способен выесть самую сердцевину российской жизни, так что она не заметит, как загниет.

Остается надежда на исправимость человеческой натуры. Потому-то образы большинства героев «Мертвых душ», и образ Чичикова прежде всего, созданы по принципу «вывернутой перчатки». Их изначально положительные качества переродились в самодовлеющую страсть. Подчас — как в случае с Чичиковым — страсть преступную. Ho если совладать со страстью, если вернуть ее в прежние границы, направить на благо, полностью переменится и образ самого героя. «Перчатка» вывернется с изнанки на лицевую сторону, и жизнь пойдет другим чередом.