Биография Замятина Евгения Ивановича

Е. И. Замятин был одной из самых ярких фигур среди тех писателей, кто не отверг революцию с порога, кто принял ее как реальную судьбу отечества, но остался свободен в своем творчестве, в художественной оценке событий.

В истории отечественной литературы первых послеоктябрьских десятилетий он предстает именно как образец художнической независимости, писательского «суверенитета». И вся его личная и творческая судьба воплотила судьбу независимого искусства в эти десятилетия.

Мало к кому руководившие литературой чины и их подчиненные были долгие годы так непримиримы, как к Замятину. Его именем пугали и читателей, и писателей. В «Краткой литературной энциклопедии» можно прочесть, например, что творчество Замятина «проникнуто враждебным отношением к революции», что события эпохи он «изображал с антисоветских позиций», что его роман «Мы» есть «злобный памфлет на советское государство». Все это имеет мало общего с действительностью. Замятин не был ни антисоветчиком, ни злобным памфлетистом. Это был честный художник, полный тревоги о судьбах родины и судьбах литературы. Он одним из самых первых угадал те тенденции и в послеоктябрьском обществе, и в послеоктябрьском искусстве, которые развернулись в годы тоталитарного режима.

В своей прозе он предугадал, чем грозят стране, обществу, людям подавление личности и насилие, ставшее нормой. В своей литературной критике он показал, чем грозит литературе представление о ней как о подсобной категории, обслуживающей интересы политики и идеологии. Вот этого Замятину и не прощали. И этим же он как раз и значителен в нашей литературе.

Начало пути. Инженер-кораблестроитель по образованию и первоначальной профессии, Евгений Иванович Замятин в пору молодости был увлечен освободительными идеями, революционной волной 1905 г. Он участвовал в нелегальной работе социал-демократов, провел несколько месяцев в одиночке, был выслан из Петербурга. В 1908 г. параллельно с инженерной работой он начинает писать. Первым его значительным произведением стала повесть «Уездное» (1911), гротескно рисовавшая мир русского провинциального собственничества. Чуть позднее (1914) появляется повесть Замятина «На куличках» — сатира на опору империи, российское офицерство. За нее автор был привлечен к суду. Художник высокой культуры, остросовременного, можно сказать,— европейского склада мышления, Замятин в то же время не менее остро чувствовал национальную плоть российского бытия. Это помогло ему развить дальше отечественную повествовательную традицию — стать одним из зачинателей орнаментальной прозы XX в. Откровенно субъективное, затейливое повествование как бы от имени какого-то третьего лица, щедро использующего живую речь, было заложено еще в прозе Гоголя и Достоевского, ясно выступило у Лескова, и теперь, в 10-е гг., Замятин вместе с А. Ремизовым и Андреем Белым раскрывали новые возможности этой изобразительной стихии.

В годы Первой мировой войны Замятин уезжает в Англию экспертом по строительству ледоколов для русского флота. Прославленный ледокол «Красин», имя которого неотделимо от героики освоения Арктики, — из числа судов, построенных при участии Замятина (до революции этот ледокол назывался «Святогор»). О дальнейшем сам Замятин писал в автобиографии: «Когда в газетах запестрели жирные буквы „Революция в России”, „Отречение царя”, — в Англии стало невмочь и в сентябре 1917 года... я вернулся в Россию».

В годы революции. Замятин сразу понял, что события 1917 г. — это уже совершившаяся судьба его родины. Он сознавал масштаб, грандиозность происходящего. Правда, в его глазах это величие было скорее трагическим, но тем не менее именно величием.

Однако Замятин хорошо видел и другое — ту непомерную цену, которую стране, народу, человечеству приходится платить за попытку революционного перелома истории. Свободный от каких-либо иллюзий, он в годы Октября не мог примириться с господством диктатуры, ее жертвами, тяжестью потерь. Он настаивал, что современники — и те, кто совершает революцию, и те, кто воспевает ее, — идут во многом ложным путем; для них главным ориентиром стали не цели революции, а ее средства — революционное насилие и классовая ненависть.

В 1922 г. Замятин опубликовал цикл рассказов, написанных им в 1918—1920 гг. В них господствует мрачный, жесткий колорит. Революционные события предстают как разгулявшаяся стихия, которая разрушает сложившееся бытие.

Самым известным и нашумевшим из рассказов Замятина революционных лет стал рассказ «Пещера» (его можно назвать и повестью). И здесь послеоктябрьская действительность предстает как жизнь, словно вернувшаяся к каменному веку: «Между скал, где века назад был Петербург, ночами бродил серохоботый мамонт. И завернутые в шкуры, в пальто, в одеяла люди отступали из пещеры в пещеру. На Покров... заколотили кабинет, на Казанскую выбрались из столовой и забились в спальне. Дальше отступать было некуда...»

Герои рассказа — интеллигенты, вынужденные зимовать в петроградской квартире времен военного коммунизма. Замятин показывает крах былого образа жизни с его духовными интересами, нравственными представлениями, заботами о ближнем. На смену всему этому явилась одичавшая жизнь с иными, убогими ценностями: «В центре этой вселенной — бог. Коротконогий, ржаво-рыжий, приземистый, жадный, пещерный бог: чугунная печка».

У Замятина не звучало особенного сочувствия миру, разрушаемому революцией. О людях этого мира, их судьбах, их смятении он рассказывал без всякого авторского сопереживания. Но и силы, творящие революцию, громящие старый мир, — это силы разрушительные. В них мало человеческого.

Рассказ «Дракон» может показаться беглой зарисовкой, однако Замятин сумел поднять ее на высоту емкой, почти символической картины. Сквозь морозный туман по бывшему Петербургу несется куда-то «вон из человеческого мира» трамвай. На задней площадке — «дракон с винтовкой». Имеется в виду красногвардеец тех лет. Эта полуфантастическая, почти нереальная фигура словно бы материализуется из зыбкого тумана. Но мы слышим вполне реальные слова «дракона» о том, как он кого-то «штычком» отправил в царствие небесное за то, что «морда интеллигентная» «и еще разговаривает, стервь».

При этом он тут же отогревает замерзающего воробья. Значит, он не просто патологически жесток от природы. Дело в другом: для людей, совершающих революцию, человеческие жизни — ничто в сравнении с их целями, их стремлениями. Тем более жизни представителей чуждых классов и слоев.

Наблюдательный взгляд Замятина точно улавливал крайности, действительно свойственные эпохе. Особенно его тревожила тенденция к обезличиванию всей человеческой деятельности, весьма отчетливо выступавшая в социальной и духовной жизни революционных лет. Замятин был убежден, что революция во многом лишь усугубляет давний исторический недуг отечества, понижает духовный потенциал личности в России. Он опасался, что это губительно скажется на судьбах страны, исказит будущее общество. И предостерегать от этого он считал своим долгом художника. Так появилось самое значительное произведение Замятина — роман «Мы».

Проза и пьесы 20-х гг. Своему пониманию долга художника Замятин оставался верен все последующие годы. Он продолжал выступать и в прозе, и в драматургии, и в литературной критике. В 1927 г. в издательстве «Круг» вышел сборник Замятина «Нечестивые рассказы», а в 1929 г. появилась повесть «Наводнение». Из картин новой, послеоктябрьской действительности, которые рисует в них Замятин, нетрудно увидеть, что прошедшие после революции годы ничего не изменили ни в глубинах уездной России, ни в глубинах человеческих душ.

И вместе с тем Замятин стремился увидеть разумное начало в движении истории, пытался найти оправданное, осмысленное содержание в потерявшем смысл и правоту течении событий. Писатель считал революции необходимой принадлежностью жизни: они служат рождению ее новых форм, обновлению действительности. Именно так он оценивает революционную современность в «Рассказе о самом главном». Этот рассказ выделяется в ряду произведений Замятина 20-х гг. уже своей художественной структурой — соединением реальности и фантастики. Рассказ о конкретном эпизоде Гражданской войны — о крестьянском восстании против советской власти и о судьбе его предводителя — постоянно смещается в иной повествовательный план, фантастический и метафорический: мы читаем о неведомой темной звезде, на которой умирает жизнь и которая мчится навстречу Земле, чтобы столкнуться с ней.

Предстоящая космическая катастрофа как бы ставится в один ряд с социальными катаклизмами на Земле — с бессмысленным уничтожением людьми друг друга. Но главная мысль рассказа в том, что из смертей, мук, катастроф должна родиться «Новая Земля», а на ней «новые огненные», «цветоподобные» существа. Впрочем, когда и как это произойдет — да и произойдет ли — остается непроясненным: рассказ нарочито обрывается многоточием.

В середине 20-х гг. Замятин работал для театра. Наиболее известная из его пьес — «Блоха» (1925). Тематическим материалом для нее послужил рассказ Н. Лескова «Левша», представлявший собой литературную обработку народного сказа. Замятин использует художественные средства народного сценического искусства — традиции балагана, скоморохов, ярмарочных представлений. При этом опыт русской народной комедии был по-своему соединен с опытом итальянской комедии масок. И это создавало выразительный и сочный сценический гротеск, не потерявший интереса и сегодня.

Замятин был убежден, что основой современных изобразительных средств должен служить сплав реальности, «быта» с «фантастикой», условностью. Его привлекал характерный, гротескный образный рисунок, субъективно окрашенный язык. Ко всему этому он тяготел в своей прозе как художник, то же отстаивал, пропагандировал как критик. Но больше и раньше всего он отстаивал независимость творчества. Он писал в 1924 г.: «Правды — вот чего в первую голову не хватает сегодняшней литературе. Писатель... слишком привык говорить с оглядкой и с опаской. Оттого очень мало литература выполняет сейчас заданную ей историей задачу: увидеть нашу удивительную, неповторимую эпоху со всем, что в ней есть отвратительного и прекрасного».

Независимая и неуступчивая позиция Замятина делала его положение в советской литературе все более трудным. С 1930 г. его практически перестали печатать. Была снята с репертуара пьеса «Блоха», а трагедия «Атилла» так и не получила разрешения к постановке. В этих условиях Замятин в 1931 г. обратился с письмом к Сталину и просил разрешить ему выезд за границу. Просьбу Замятина поддержал Горький, и в ноябре 1931 г. Замятин уезжает за рубеж. С февраля 1932 г. он жил в Париже.

За рубежом. В среде русской эмиграции Замятин держался особняком, поддерживая отношения лишь с узким кругом близких еще по России друзей — писателем А. Ремизовым, художником Ю. Анненковым и некоторыми другими. Н. Берберова в книге воспоминаний «Курсив мой» писала о Замятине: «Он ни с кем не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вернуться домой. Не думаю, чтобы он верил, что доживет до такой возможности, но для него слишком страшно было окончательно от этой надежды отказаться...» До конца жизни Замятин не только сохранял советское гражданство и советский паспорт, но и продолжал оплачивать свою квартиру в Ленинграде на ул. Жуковского.

В Париже он работал над киносценариями экранизировал для французского кино «На дне» Горького и «Анну Каренину». Но главным творческим замыслом в последние годы жизни стал для Замятина роман «Бич Божий» — о предводителе гуннов, владыке Великой Скифии Атилле.

Начало этой теме положила еще пьеса 1928 г. Замятин считал, что в истории человечества можно найти как бы перекликающиеся, отражающиеся одна в другой эпохи. Таким подобием эпохе Октябрьской революции ему представлялись времена великого переселения народов — эпоха опустошительных походов племен с Востока, столкновения римской, уже стареющей цивилизации с волной свежих варварских народов. В пьесе и особенно в романе Замятин хотел так озвучить эту перекличку времен, чтобы она имела значение и интерес для современного ему читателя. Роман остался незавершенным. Написанные главы были изданы в Париже тиражом 200 экземпляров уже после кончины писателя.

В упомянутом выше письме Сталину Замятин писал: «...Я прошу разрешить мне вместе с женой временно... выехать за границу — с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможным служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова». До этих времен Замятин не дожил — он скончался в Париже в 1937 г. от грудной жабы (так тогда называли стенокардию). Тем не менее они наступают, и Замятин получил наконец возможность вернуться на родину — вернуться своими произведениями.