Быт и нравы Москвы в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

В романе два пласта времени. Первый — давешний, еще he распят Иисус. Второй — довоенный, 30-е годы. Автор сравнивает людей в этом гигантском временном промежутке, ведь Воланд часто в Прямой и косвенной форме задавался этим вопросом: «Изменились ли люди?»

Сравним и мы, использовав две цитаты.

«Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, — прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, — тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди?»

«Да», — ответил арестант.
«И настанет царство истины?»
«Настанет, игемон», — убежденно ответил Иешуа.
«Оно никогда не настанет!» — вдруг закричал Пилат страшным голосом...»
«Ну, что же, — сказал Воланд, — люди как люди. Любят деньги, но это всегда так было... Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...»

Интересно, что бы сказал мессир, встретившись с москвичами сегодня?

Но сперва поговорим о быте. Москва того времени «замечательна» коммуналками, маленькими комнатками, набитыми людьми и снабженными общим коридором, общей кухней и общим туалетом. Эти люди живут в состоянии постоянной вражды, цепко оберегая свою жалкую собственность: примус на кухне, сервант и коврик с лебедями в комнатке, парусиновый портфель, характеризующий принадлежность к руководящей работе... Этот быт будет еще более саркастично передан в «Собачьем сердце», где профессор Преображенский произнесет свой знаменитый монолог о разрухе, которая начинает с того, что люди мочатся мимо унитаза и ходят по паркету в калошах.

Кроме жителей коммунальных «муравейников», показан быт и относительно состоятельных людей, опекаемых властью. Писателей, чиновников, театральных работников. Большинство из этих людей или совершенно бездарны, или продали свои способности за материальные блага. Они готовы лизоблюдничать, чтоб не лишиться права вкусно пить и жрать в специальном ресторане, жить в отдельной квартире, ездить на такси.

Булгаков заставляет читателя, весело смеющегося над комическими ситуациями и остроумными репликами, ощутить страшную опасность «шариковщины», этого нового социального явления, которое начало зарождаться в 20-е годы. Революционная власть поощряет стукачество, доносительство, высвобождая самые низменные инстинкты некультурных и необразованных людей. Она дает им ощущение власти над людьми умными, культурными, интеллигентными. Буфетчики, администраторы, домоуправы — шариковы, дорвавшиеся до власти, представляют страшную угрозу обществу.

«Ненавистный город», — восклицает прокуратор, осознав, что Иешуа не спасти. Ассоциация с Мастером достаточно ясная. И спустя столетия ненавистный юрод перерастает в Москву, отравленную большевизмом, ту Москву, которую «лечат» сподвижники Воланда всеочищающим огнем.

Бытовой маразм этого города открывается уже с первой страницы.

«Дайте нарзану», — попросил Берлиоз.
«Нарзану нету», — ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
«Пиво есть?» — сиплым голосом осведомился Бездомный.
«Пиво привезут к вечеру», — ответила женщина.
«А что есть?» — спросил Берлиоз.
«Абрикосовая, только теплая», — сказала женщина...»

Подобную ситуацию прекрасно помнят люди более пожилого возраста, которые прожили часть жизни в совдепии, в коммунистическом «рае». Где вся страна представляла собой гигантскую коммуналку, тщательно охраняемую баллистическими ракетами.

В повести соотношение смешного и трагического очень неравномерно, поскольку к первому относится незначительная часть внешней, событийной линии. Все остальные грани — приоритет второго. Судьба дома в Обуховой переулке соотносится с судьбой России. «Пропал дом», — говорит профессор Преображенский после вселения в его дом жилтоварищей. То же говорил Булгаков о России после захвата власти большевиками. Нелепо выглядящие, невоспитанные и практически незнакомые с культурой мужчины и женщина, на женщину не похожая, читателю вначале могут показаться смешными. Но именно они оказываются пришельцами царства Тьмы, вносящими дискомфорт в бытие не только профессора; именно они во главе со Швондером «воспитывают» в Шарике Шарикова и рекомендуют его на государственную службу. Даже фамилии у Булгакова играют двойную роль. Бездомный — прототип многих малограмотных «Голодных», «Бедных» и подобных им. Демьян Бедный, например, был одним из самых богатых и влиятельных рифмачей того времени. При почти полной безграмотности й застарелом графоманстве. А уж паноптикум МАССОЛИТа со всеми этими бескудниковыми, двубратскими, загриво-вами, поприхиными, абабковыми, Глухаревыми, желдыбиными — типичный гоголевский «зоопарк» уродов, — но все имеют реальных (как и в «Театральном романе») прототипов, влиятельных «литераторов» того времени. Тех самых, кто готов по команде партийного начальства кричать: «Распни его! Варравву помиловать!»

Это нравы Москвы, совмещенные с нравами Иерусалима дохристианского периода. Это нравы и жалкий быт убогих рабов в обществе, где интеллигентность и свобода мнения поставлены вне закона. Сцены быта, нравов в Ершалаиме и в Москве абсолютно реальны. В утреннем и предвечернем освещении очертания людей и предметов точны и четки, будто смотришь на них сквозь идеально прозрачное стекло.

Одной из главных мишеней очистительной работы Воланда становится самодовольство рассудка, в особенности рассудка атеистического, сметающего с пути заодно с верой в Бога всю область загадочного и таинственного. С наслаждением отдаваясь вольной фантазии, расписывая фокусы, шутки и перелеты Азазелло, Коровьева и кота, любуясь мрачным могуществом Воланда, автор посмеивается над уверенностью, что все формы жизни можно расчислить и спланировать, а процветание и счастье людей ничего не стоит устроить — стоит только захотеть.