Художественное своеобразие поэмы А. А. Блока «Двенадцать»

«Двенадцать» — поэма переворота. Не только и не столько поэма, описывающая общую атмосферу, царящую в погибаю­щей после революции стране, сколько поэма переворота в погибающей душе самого поэта. Эта поэма — насмешка над «революцией». Блок в каждом слове, в каждом звуке высмеивает в бессильной злобе кровавый разгул стихии:

Злоба,     грустная   злоба

Кипит  в   груди...

Черная   злоба,     святая   злоба...

Сам он не может повлиять каким-либо кардинальным образом на исторический ход событий, не может (или не хочет) «говорить вполголоса: "Предатели! По­гибла Россия!"». Он отчаянно смеется над несоответствием идеалов, постав­ленных «революцией», и окружающей действительностью. Он зло смеется и над представителями старого мира — попами, буржуями, барынями — всеми, кто довел страну до революционной си­туации, и над представителями так на­зываемого «нового» мира — ничтожны­ми личностями, способными воевать лишь с уличными девками да с тенями в подворотнях:

Революционный    держите       шаг!

Неугомонный     не  дремлет    враг!

Товарищ,     винтовку держи,    не    трусь! Пальнем-ка   пулей   в   Святую   Русь...

Эх, эх!

Позабавиться    не    грех!

Запирайте      етажи, Нынче     будут   грабежи!

Отмыкайте    погреба     — Гуляет   нынче    голытьба!

В   зубах  цигарка,     примят  картуз,

На   спину б надо   бубновый  туз!

«Свобода, свобода, эх, эх, без крес­та!» — звучит как разгульный, разбойни­чий клич. Не случайно автор отметил, что «на спину б надо бубновый туз» — такой лоскут из красной или желтой ткани на­шивался на спину каторжникам. Эти лю­ди «идут без имени святого...»:

От чего  тебя упас

Золотой       иконостас?

Бессознательный     ты,      право,

Рассуди,     подумай   здраво    —

Али руки  не в  крови...

Они проходят как стихия, они проно­сятся как вьюга, они подчиняются толь­ко внутреннему стремлению разруше­ния: «Мы на горе всем буржуям миро­вой пожар раздуем». Автор постоянно сравнивает движущие силы революции со слепой стихией, которая все рушит на своем пути:

Черный     вечер.

Белый    снег.

Ветер,     ветер!

На   ногах не   стоит человек.

Ветер,    ветер   —

На   всем   божьем   свете!

Разыгралась      что-то     вьюга,

Ой,   вьюга,   ой,   вьюга!

Не    видать    совсем  друг друга!

За   четыре за  шага!

В поэме последовательно применен художественный прием, основанный на эффекте контраста. Сразу бросается в глаза, что зрительный ряд строится на чередовании мотивов ночной темноты и снежной вьюги. Эта цветовая символи­ка ясна по своему смыслу. Она знаме­нует два жизненных исторических нача­ла: низкое и высокое, ложь и правду, прошлое и будущее — все, что противо­борствует как на всем свете, так и в каждой человеческой душе. Символика эта социально прояснена, в ней — отра­жение и художественное обобщение реальных исторических явлений.

Что такое снежная вьюга в «Двенадца­ти», как не образ «исторической пого­ды», образ самого переворота и хаоса, им принесенного? Черный вечер и бе­лый снег воплощают в своей контраст­ности историческую бурю, потрясшую мир. Белое, светлое, снежное торжест­вует в финале поэмы, где полностью побеждает непроглядную тьму, из кото­рой вышли двенадцать. Здесь автор за­вуалированно пророчит победу белой, светлой силы над черно-красным хао­сом, принесенным той стихией, к кото­рой принадлежали двенадцать.

«Двенадцать» — это полное торжест­во стихии. Она — главный герой поэмы. Как сама поэма, так и стихия в ней еди­на и синтетична, хотя внутри нее самой действуют самостоятельные характеры с их собственными индивидуальными чертами.

Двенадцать красногвардейцев проби­ваются сквозь лютую вьюгу; они «ко всему готовы», им «ничего не жаль», они настороженны; их ведет вперед ин­стинкт, но они еще толком не представ­ляют себе до конца весь смысл своей борьбы, своего «державного шага» в будущее. Они в этой борьбе еще ново­рожденные,   рожденные вместе с «новым»   миром,   рожденные самим  этим «новым» миром.

В героях поэмы, беззаветно вышед­ших на штурм старого мира, пожалуй, больше от анархической «вольницы» (активно действовавшей в Октябрьские дни), нежели от авангарда петроград­ского рабочего класса, который под предводительством партии большеви­ков обеспечил победу революции.

Ощущение «взлета» революции с гро­мадной силой сказалось в «Двенадцати» в мотивах ночной метели, порывистого, резкого ветра, взвихренного снега. Эти мотивы проходят сквозь всю поэму по­добно основной теме в симфонии. При этом ветер, снежная вьюга, пурга как ди­намические образы восставшей, разбу­шевавшейся стихии приобретают в «Две­надцати» различный смысл примени­тельно к разным персонажам поэмы. Для теней и обломков старого мира злой и веселый (злорадный) ветер — сила враждебная, безжалостно выметающая их из жизни, для двенадцати же он — их родная стихия, они как порождение этого ветра, они детище хаоса, стремящееся к разрушению. Этим двенадцати вьюга' не страшна, не опасна.

Красный флаг появляется в конце по­эмы, он — этот символ революции — здесь становится символом нового кре­ста России. Страна стоит на перепу­тье — «позади голодный пес», а впереди якобы «светлое будущее». Есть мнение, что Христос во главе красногвардейцев благословляет революцию, ее конечные цели и идеалы. Но в том-то и дело, что не во главе — нигде в поэме об этом не ска­зано, — а «впереди». Мы просто привык­ли воспринимать, что впереди, с крас­ным флагом — значит, во главе, но здесь другая ситуация: флаг здесь олицетво­ряет собой новый крест Христа, новый крест России, и идет Христос не во гла­ве, а его ведут — ведут на расстрел, на новое распятие...

«Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли ты, что будет зав­тра? Кто ты? Ты ли это? Или только по­добие Его. Но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из ерети­ков, и тот самый народ, который сего­дня целовал твои ноги, завтра же, по одному моему мановению, бросится подгребать к твоему костру угли. Зна­ешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь...» Это Достоевский, «Братья Карамазовы», диалог Великого Инкви­зитора с Иисусом Христом.

Никому не нужна Его помощь, никому не нужно Его благословение: «От чего тебя упас золотой иконостас?» О каком «моральном благословении» может ид­ти речь, когда «...идут без имени свято­го... ко всему готовы...». Этим двенад­цати не нужно ничьего благословения, точно так же как не нужно оно было и тем, кто делал революцию. Просто в то время удобно было использовать стихи такого великого поэта в свою пользу, с целью оправдания революции и кровавого беспредела, а ведь Блок сам говорил, что в его поэме совсем нет политики.

Он любил всех, он любил Россию и тем больнее   переживал   ее   политический, экономический и духовный кризис. Блок проживал все события,  происходившие в России, вместе со страной. Он вместе с его Русью страдал, замерзал, голодал. Поэтому Блок в своей поэме чувствует настроение и переживание каждого пер­сонажа и с точностью передает эмоции каждого. Автор постоянно подчеркивает, насколько далеки «высокие» идеи рево­люции от земной жизни:

От здания   к  зданию Протянут     канат.

На   канате   плакат:

«Вся    власть     Учредительному  Собранию!»

Старушка    убивается    —    плачет,

Никак не  поймет,    что  значит, На  что  такой плакат,

Такой     огромный   лоскут? Сколько    бы   вышло   портянок для   ребят,

А   всякий   —  раздет,   разут...

В октябрьском перевороте поэт услы­шал только одну «музыку» — громовую музыку катастрофического крушения старого мира, которое он так давно предчувствовал и ждал. Да, он ждал, но скорее не столько крушения самого мира, сколько перемены в психологии людей, перемены человеческого созна­ния, улучшения мира не за счет его пе­релома и передела, а за счет внутрен­них изменений в каждом человеке, то есть изменения мира за счет измене­ния самого человека. Поэтому кровавый переворот, провозглашенный социали­стической революцией, Блок воспринял как внезапно налетевшую, но уже пред­сказанную и ожидаемую стихию. Рево­люция, по Блоку, всемирна, всеобща и неостановима. Она воплотилась для не­го с наибольшей полнотой в образе не­удержимого «мирового пожара», кото­рый вспыхнул в России и будет еще дол­го разгораться все больше и больше, перенося свои очаги и на Запад и на Восток, — до тех пор «пока не запылает и не сгорит старый мир дотла».

Печать Просмотров: 40249
Версия для компьютеров