Изображение внутреннего мира человека в комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» Ничтожный герой

Хлестаков, сам по себе, ничтожный человек.
Даже пустые люди называют его пустейшим.
Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела,
способного обратить чье-ни-будь внимание.
Но сила всеобщего страха создала из него
замечательное комическое лицо.
Страх, отуманивши глаза всех,
дал ему поприще для комической роли.
                                   Н. Гоголь

Казалось бы, Хлестаков — человечек ничтожный и мелкий, меньше всего подходит для раскрытия темы. Вроде, надо взять более мощную личность, такую как Анна Каренина или Пьер Безухов, и рассказать, какими литературными приемами автор раскрывает внутренний мир героев.

Гоголевский Хлестаков вовсе не так однозначен, как кажется на первый взгляд. И, хотя внутри его не мир, а скорей — мирок, разбор его личности, раскрываемой Гоголем разнообразно и оригинально, не менее интересен. Что ни говори, а Хлестаковых в любом обществе очень и очень много, их часто принимают за кого-то другого, и они приноравливаются к чужим маскам, чужим должностям, чужим жизням, обменивая мизерность собственного существования на внешнюю полноту чужого.

Существовал — и до сих пор еще существует — взгляд, будто бы Хлестаков морочит чиновников, в какой-то мере сознательно добиваясь своих целей. Но изображение внутреннего мира этого человека в одном из известнейших произведений русской литературы XIX века доказывает, что пустяшный Хлестаков не был способен на сознательный обман, аферу. Разберем замысел Гоголя подробней.

Над всем в пьесе преобладает одна «всегородская» забота — мысль о ревизоре. В отношение к ревизору поставлены все без исключения персонажи комедии. Больше того: приезд ревизора глубоко взволновал и тех, кто находится за сценой. Воздух пьесы наэлектризован до предела; мы чувствуем, как расходятся во все стороны токи от событий, которые совершаются на сценической площадке.

Дело в том, что идея ревизии, ревизора оказалась художественно очень емкой. При господствовавших в дореволюционной России бюрократических порядках деятельность государственных чиновников совершалась в значительной мере для вида, «для начальства», для показа. Да и верховным властям нужно было создать у подчиненных впечатление, что оно все видит и за всем наблюдает. Это был обоюдный обман, создававший почву для всевозможных мистификаций, недоразумений, ошибок, жертвой одной из которых стали персонажи «Ревизора». Это был, кроме того, и самообман, поскольку с прибытием ревизора обычно связывались разные, но равно несбыточные надежды. Верховные власти делали вид, что таким путем можно несколько подправить государственную машину и приостановить взяточничество и казнокрадство. Люди бесправные и обиженные тщетно ожидали, что начальственное лицо принесет им избавление от произвола.

Говоря о реакции, вызванной прибытием ревизора, Гоголь писал: «У одних — надежда на избавление от дурных городничих и всякого рода хапуг. У других — панический страх при виде того, что главнейшие сановники и передовые люди общества в страхе. У прочих же, которые смотрят на все дела мира спокойно, чистя у себя в носу, — любопытство, не без некоторой тайной боязни увидеть наконец то лицо, которое причинило столько тревог и, стало быть, неминуемо должно быть слишком необыкновенным и важным лицом». Из всех возможностей прибытие ревизора оставляло реальной только одну — возможность и дальше лгать и обманывать друг друга. Чиновники города, как известно, это и делают. Они спешно производят кое-какие внешние улучшения (вроде снятия арапника, висевшего в присутствии, или уборки улицы, по которой поедет ревизор), а что касается исправлений по существу — то о них и не помышляют. «Насчет же внутреннего распоряжения, — объясняет городничий, — и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено...»

Правда, на сей раз меры городничего ни к чему не привели, но это не потому, что «тактика» его была неверной, а потому, что ревизор оказался не ревизором. Разумеется, ситуация комедии выходила за рамки русской жизни. Она имела злободневный, живой смысл везде, где взаимоотношения людей строились на бюрократической основе. Отсюда международное распространение анекдота о мнимом ревизоре. Отсюда также разработка мотивов «ревизии», «инспекции» и русскими и зарубежными писателями еще до Гоголя. Но Гоголь придал этим мотивам такую совершенную форму, такое глубокое, всеобъемлющее решение, что мы имеем право связать с его именем введение в литературу новой ситуации — «ситуации ревизора». Гоголь показал, что «ситуация ревизора» охватывает жизнь многих, собственно, всех людей — и находящихся внизу, и занимающих высшие ступени на иерархической лестнице. Он приоткрыл связи, объединяющие людей в обществе. Для персонажей комедии прибытие ревизора — больше, чем служебная или административная забота. Тут, говоря словами городничего, «дело идет о жизни человека». Ведь почти для каждого из них на карту поставлена и служебная карьера, и благополучие «жены, детей маленьких», о которых в минуту страха вспоминает городничий.

В этих обстоятельствах каждый из характеров раскрывается глубоко и разносторонне. Несмотря на исключительную рельефность гоголевских типов, невозможно определить их по одной или нескольким чертам характера. Что, например, можно сказать о Сквознике-Дмухановском? Кто он — плут, мошенник, невежа, лицемер? И то, и другое, и третье... Но одновременно в нем нетрудно увидеть множество других черт.

Характер городничего (как и любого другого персонажа пьесы) не умещается ни в одно из бытовавших в то время комедийных амплуа. Комический ли персонаж городничий? В делом

—    да. Но в то же время в его обрисовке иной раз проступают и совсем не комические краски. Игравший городничего Щепкин, по словам современников, «умел найти одну-две ноты почти трагические в своей роли» — и пьеса давала материал для этого. «Так, слова: «Не погубите, жена, дети» — произносились им со слезами в голосе и самым несчастным выражением в лице... И этот плут на минуту делался жалок».

Также неправильно было бы думать, что корысть составляет единственное побуждение всех действующих лиц. Выше уже приводилось замечание Гоголя о тех, кто отнесся к прибытию ревизора, так сказать, чисто «эстетически», трепетно ожидая увидеть того, кто послан «сверху». Когда, например, Бобчинский просит Хлестакова сказать в Петербурге «всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот... живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский», — то во всем этом, конечно, нет ни тени корысти. Бобчинский видит перед собой «вельможу», представителя высоких сфер жизни, откуда нисходят и кара и благодать. По его понятиям, Хлестаков, то есть тот, кого он принимает за вельможу, воплощает все самое достойное и поэтичное в жизни. «Нижайшая просьба» Бобчинского — попытка приобщиться к этой заповедной «поэзии», чтобы и его, Бобчинского, имя, как говорил Гоголь по другому поводу, означило «свое существование» в мире...

Мы смеемся над поступками, подобными странной просьбе Бобчинского, но не должны забывать при этом, что они представляют собой комическую модификацию каких-то более серьезных и высоких переживаний. Повторяю, гоголевская «ситуация ревизора» раскрывает (в комическом преломлении) всю глубину натуры человека, весь строй его чувств. Она показывает, как в современной Гоголю действительности человеческое начало извращено и придавлено.

Но самый яркий образ комедии — это Хлестаков, тот, кто явился виновником необычайных событий. Гоголь сразу же дает понять зрителю, что Хлестаков не ревизор (предваряя появление Хлестакова рассказом о нем Осипа). Однако весь смысл этого персонажа и его отношения к своим ревизорским «обязанностям» становится ясен не сразу.

Существовал — и до сих пор еще существует — взгляд, будто бы Хлестаков морочит чиновников, в какой-то мере сознательно добиваясь своих целей. Вот характерный пример: готовя пьесу к постановке в своем театре, режиссер Мейерхольд, при всем его глубоком проникновении в гоголевскую поэтику, считал Хлестакова человеком с «известной настойчивостью» и проводил аналогию между ним и персонажами другой пьесы Гоголя, «Игроки», —- обманщиками и шулерами. «Когда я недавно вновь прочел «Игроков», — рассказывал Мейерхольд, — я понял, что вся рецептура роли там обозначена. Там все приходят только для того, чтобы обыграть друг друга, имеют крапленые карты и чуть не целую фабрику организовывают для создания крапленых колод... Мне кажется, что такая же история у Хлестакова. Спрашивается, почему же он не занялся немедленно этим делом здесь? Да потому, во-первых, что он только что приехал, а во-вторых — сразу, с места в карьер, нельзя же пускаться. Видно, что у него только процесс ориентации — узнать, где здесь клуб, найти адреса и т. д. И вдруг, с места в карьер, ему повезло. Его приняли за ревизора, он, «разумеется, не преминул воспользоваться» и ведет спектакль на этой новой теме». Мейерхольд в данном случае — сознательно или невольно — отступал от гоголевского замысла.

В карты-то, конечно, Хлестаков поигрывает и при случае, наверное, тоже не прочь передернуть, но на большее его не хватает. Не переживает он по приезде в город никакого процесса ориентации — для этого ему недостает элементарной наблюдательности. Не строит он никаких планов обмана чиновников

—    для этого у него нет достаточной хитрости. Не пользуется он сознательно выгодами своего положения, потому что, в чем оно состоит, он и не задумывается. Только перед самым отъездом Хлестаков смутно догадывается, что его приняли «за государственного человека», за кого-то другого; но за кого именно, он так и не понял. Все происходящее с ним в пьесе происходит как бы помимо его воли.

Гоголь писал: «Хлестаков, сам по себе, ничтожный человек. Даже пустые люди называют его пустейшим. Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела, способного обратить чье-нибудь внимание. Но сила всеобщего страха создала из него замечательное комическое лицо. Страх, отуманивши глаза всех, дал ему поприще для комической роли». Хлестакова сделали вельможей те фантастические, извращенные отношения, в которые люди поставлены друг к другу. Но, конечно, для этого нужны были и некоторые качества самого Хлестакова. Когда человек напуган (а в данном случае напуган не один человек, а весь город), то самое эффективное — это дать людям возможность и дальше запугивать самих себя, не мешать катастрофическому возрастанию «всеобщего страха». Ничтожный и недалекий Хлестаков с успехом это делает. Он бессознательно и потому наиболее верно ведет ту роль, которую от него требует ситуация. Субъективно Хлестаков был прекрасно подготовлен к этой «роли». В петербургских канцеляриях он накопил необходимый запас представлений, как должно вести себя начальственное лицо. «Обрываемый и обрезываемый доселе во всем, даже и в замашке пройтись козырем по Невскому проспекту», Хлестаков не мог втайне не примеривать к себе полученного опыта, не мечтать лично производить все то, что ежедневно производилось над ним. Делал он это бескорыстно и бессознательно, по-детски мешая быль и мечту, действительное и желаемое.

Положение, в которое Хлестаков попал в городе, вдруг дало простор для его «роли». Нет, он никого не собирался обманывать, он только любезно принимал те почести и подношения, которые — он убежден в этом — полагались ему по праву. «Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит», — писал Гоголь. Такого случая городничий не предусмотрел. Его тактика была рассчитана на настоящего ревизора. Раскусил бы он, без сомнения, и мнимого ревизора, мошенника: положение, где хитрость сталкивается с хитростью, было для него знакомым. Но чистосердечие Хлестакова его обмануло. Ревизора, который не был ревизором, не собирался себя за него выдавать и тем не менее с успехом сыграл его роль, — такого чиновники не ожидали...

А почему, собственно, не быть Хлестакову ревизором, начальственным лицом? Ведь смогло же произойти в «Носе» еще более невероятное событие — бегство носа майора Ковалева и превращение его в статского советника. Это «несообразность», но, как, смеясь, уверяет писатель: «во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают».

В мире, где так странно и непостижимо «играет нами судьба наша», возможно, чтобы кое-что происходило и не по правилам. «Правильной» становится сама бесцельность и хаотичность. «Нет определенных воззрений, нет определенных целей — и вечный тип Хлестакова, повторяющийся от волостного писаря до царя», — говорил Герцен.