Краткое содержание повести "Выстрел" Пушкина А.С.
I.
Эпиграфом к «повести» взята фраза, состоящая всего из двух слов «Стрелялись мы», далее следует пояснение, что это Баратынский. Эпиграф носит ярко выраженный пародийный характер (гротеск: пустая фраза, которая лишь внешне соответствует теме повести; ниже, как и положено, дается имя известного писателя, хотя и не уточняется, где именно он это говорил).
Второй эпиграф строится по тем же канонам (взят из произведения А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке»):
Я поклялся застрелить его по праву дуэли
(за ним остался еще мой выстрел).Повествование начинается с сообщения рассказчика, что в ту пору они стояли в некоем местечке. Жизнь армейских офицеров скучна: «утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты».
«Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выдти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; за то никто никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства».
Однажды человек десять офицеров обедали у Сильвио. Пили, после обеда сели играть в карты, уговорив и Сильвио. Во время игры один из недавно переведенных в часть офицеров обсчитался. Сильвио его поправляет, возникает перепалка, офицер в конце концов, в бешенстве схватив со стола медный шандал, кидает его в Сильвио, который едва успевает отклониться от удара. Он просит офицера удалиться. Все присутствующие не сомневались в последствиях и уже «хоронили» своего товарища.
Однако на следующий день вызова не следует. Сильвио по-прежнему упражняется в стрельбе, «сажая пулю на пулю в туза». Проходит три дня, офицер жив, а Сильвио удовлетворяется невразумительными объяснениями.
Все мало-помалу забывается, но рассказчик, в силу своего «романтического» склада характера, полагал, что честь Сильвио была замарана и не омыта по его собственной вине. «Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился».
Однажды Сильвио получает пакет и, прочитав письмо, сообщает, что ночью ему надо отбыть по неотложным делам, затем приглашает офицеров в последний раз у него отобедать.
Во время обеда Сильвио намекает рассказчику, что им следует поговорить. Сильвио объясняет, что «перед разлукой хотел бы объясниться». «Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем ума несправедливое впечатление».
Сильвио объясняет свое «прощение» тем, что не имеет права подвергать свою жизнь даже малейшему риску. «Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив». Сильвио сообщает, что они дрались на дуэли и показывает «памятник» этого поединка — простреленную фуражку. Ранее Сильвио служил в гусарском полку и «был первым буяном по армии». Дуэли в полку случались поминутно, Сильвио на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Он спокойно наслаждался своей славой, как в полку появился молодой человек богатой и знатной фамилии. «Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился».
Неприязнь все возрастает. Наконец однажды на бале у польского помещика, Сильвио, «видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки», бывшей с Сильвио в связи, затевает с соперником ссору. В результате назначается дуэль. Противник Сильвио приходит на рассвете, в назначенный час, «держа фуражку, наполненную черешнями». Секундаты отмеряют двенадцать шагов. Сильвио должен был стрелять первым, но: «волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки, и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. — Вам, кажется, теперь не до смерти, сказал я ему, вы изволите завтракать; мне не хочется вам помечать... — «Вы ничуть не мешаете мне, возразил он, извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился».
Позднее Сильвио вышел в отставку, но с тех пор не прошло ни одного дня, чтобы он не думал о мщении. Ho теперь час настал, так как поверенный по делам сообщал из Москвы, что «известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой». Сильвио добавляет: «Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!»
Простившись, Сильвио уезжает.
II.
Проходит несколько лет, и рассказчик поселяется в деревне, где отчаянно скучает.
«В четырех верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужства, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню».
Когда графиня приезжает, рассказчик отправляется отрекомендоваться ей.
Гость попадает в прекрасный интерьер, хозяин оказывается умным, образованным, а хозяйка красавицей. Пытаясь освоиться в новом обществе, «я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую». Разговор заходит о стрельбе и о необходимости каждодневной тренировки для поддержания формы. Гость упоминает о Сильвио, граф приходит в волнение, и выясняется, что он и есть тот самый противник Сильвио, «а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи». Граф рассказывает, что пять лет назад он женился. Первый месяц провел здесь, в этой деревне. Однажды вечером, возвратившись с верховой прогулки, он застает у себя в кабинете человека, который не захотел объявить своего имени слугам. Войдя в комнату, граф узнает Сильвио. Тот явился произвести «свой» выстрел. Граф отмеряет двенадцать шагов и просит его стрелять скорее, пока жена не воротилась. «Он медлил — он спросил огня. Подали свечи. — Я запер двери, не велел никому входить, и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. — «Жалею, сказал он, что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жеребий, кому стрелять первому». Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался... Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. — «Ты, граф, дьявольски счастлив», сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. He понимаю, что со мною было, и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил, и попал вот в эту картину».
«...Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает, и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. — Милая, сказал я ей, разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! Поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища. — Маше всё еще не верилось. — «Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио; — правда ли, что вы оба шутите?» — «Он всегда шутит, графиня, отвечал ей Сильвио; однажды дал он мне, шутя, пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...» С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам. — Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве; а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять, или нет? — «He буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не делясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика, и уехал, прежде чем успел я опомниться».
В завершение рассказчик прибавляет слух о том, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.
Идейно-художественное своеобразие. Повесть пародирует и «переворачивает» романтический штамп. Первоначально повесть «Выстрел» строится в соответствии с романтическими требованиями: «байронический» герой, чей облик окутан тайной, поединок, месть, вынашиваемая долгие годы и проч. Развязка же происходит не по канонам романтизма, но по законам жизни. Герой оказывается не столь кровожадным, ему достаточно увидеть страх в глазах противника, «компенсировать» свое унижение.
Просмотров: 13628