Литературное творчество Шукшина В.М.

Василий Макарович Шукшин вступил в литературу с рассказами о русской деревне. Первый сборник рассказов, опубликованный в 1963 году, назывался «Сельские жители». Однако основной проблемой его творчества, в отличие от других писателей, разрабатывавших деревенскую тематику, стала проблема «межкультурья». Писателя больше волновала судьба крестьянина, с переселением в город оторвавшегося от родной почвы, но и не укоренившегося в городе. С первых же своих произведений Шукшин ставил критиков в тупик: положительные его герои или отрицательные? На этот вопрос невозможно было ответить как-то определённо, ибо своими «чудачествами» они озадачивали, с непривычной точки зрения заставляли думать о добре и зле, об истинной и ложной красоте...

Определение «чудик» для шукшинского героя критиками было найдено не сразу. Поначалу творчество Шукшина соотносилось с творчеством писателей-«деревенщиков», затем его героев стали называть «промежуточными», в силу того что от деревни они отошли, а к городу пристать не могут, потому и страдают. Если же действие происходит в деревне, то вовсе не о деревне и не о деревенском жителе вроде бы идёт речь. «Чудиком» шукшинского героя назвали после того, как в 1967 году в «Новом мире» был опубликован рассказ писателя, который так и назывался — «Чудик». «Меня больше интересует “история души”, и ради её выявления я сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует» — так писал В. Шукшин, «возражая по существу» тем литературным критикам, которые называли его «бытописателем». Душа человеческая, мятущаяся, страдающая, тоскующая, пытающаяся «перемочь» себя, — вот сквозной образ в его творчестве.

Не может забыть войну в рассказе «Миль пардон, мадам!» талантливый в охотничьем деле Бронька Пупков, потому и «чудит», рассказывая историю о том, как он покушался на Гитлера. Беспокойная душа Броньки болит от того, что не довелось ему принимать участия в боевых действиях на фронте, а выдуманная героическая история позволяет хоть на время облегчить эту боль. И Шукшин понимает своего героя, не осуждает его, а жалеет, даёт ему возможность пережить момент «ликования», не случившийся у Броньки в реальной жизни.

Страдает душа Василия Князева («Чудик»), Ивана Петина («Раскас»), Вени Зяблицкого («Мой зять украл машину дров!») — всех и не перечислишь! — от злобы человеческой, которая, похоже, утверждается в жизни как норма: «...Веня часто злился на людей, но не боялся их, теперь он вдруг с ужасом понял, что они бывают — страшные».

Чудачеством оборачивается и забота Сёмки — «забулдыги, но непревзойдённого столяра» — из рассказа «Мастер». В попытках уберечь от разрушения церковь — «светлую каменную сказку», созданную «неведомым мастером», Сёмка Рысь обращается за помощью и к светским, и к церковным властям. Однако везде «мастер» получает отказ, и ничего другого ему не остаётся, как напиться на «поповские деньги» (откуп?) и больше «про талицкую церковь» «не заикаться».

В полной мере представление об измаявшейся душе современного человека выражено Шукшиным в рассказе «Верую!». Этот рассказ писатель считал одним из лучших своих произведений. Примечателен в нём образ священника, с которым герой рассказа Максим поделился своими размышлениями о смысле жизни. Оказалось, что и у священнослужителя на душе нет покоя, хотя, по его же признанию, «у верующих душа не болит».


Размышляя о своём герое Егоре Прокудине из киноповести «Калина красная», писатель в одном из интервью так объяснял его душу: «Устраивает дикий кутёж, швыряется деньгами направо и налево, бегает за каждой юбкой. Что это? Прожигание жизни? Разврат? Погоня за утехами и развлечениями измаявшегося в заключении мужика?

Да нет. Меньше всего это. Не женщин ищет Егор, не сладкой жизни и не забвения вовсе. А праздник для души. Ищет, не находит и мается. Душа его не на месте. Он тоскует и мечется, шарахается из одной крайности в другую, потому что сознаёт где-то, что живёт неладно, что жизнь его не задалась».

Между тем приходит к Егору прозрение, находит он себя в любви к женщине, к матери, к родной земле, но в этот момент герой погибает. Вам, наверное, знакома русская народная поговорка «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Прошлое — вот за что пришлось заплатить Егору своей собственной жизнью.

Шукшин был далёк от сентиментального пафоса в обрисовке народных характеров. В «рабочих записях» писателя содержится довольно резкое высказывание по поводу его отношения к созданным им героям: «Во всех рецензиях только: “Шукшин любит своих героев... Шукшин с любовью описывает своих героев...” Да что я, идиот, что ли — всех подряд любить?! Или блаженный?..» Действительно, среди его персонажей немало и таких, хамоватых и злобных, которые вызывают совсем иные чувства. Так, например, В. Распутин очень точно указал на два отрицательных человеческих типа, созданных Шукшиным, которые символизируют современность, — это «так называемый маленький человек», овладевший приёмами демагогии, и Герострат, получивший «небывалый оперативный простор».

Олицетворением первого типа является Глеб Капустин — герой рассказа «Срезал», вредный, несимпатичный мужичок, «срезающий» земляков, наезжающих время от времени в родные края. В критике образ Капустина получил прямо противоположные оценки: от хама-«демагога» до мужика, режущего правду-матку, невзирая на лица. В. Коробов заметил, что «некоторые дорогие собственные выстраданные мысли» Шукшин «вложил в уста и этому персонажу». Вполне возможно, но это не даёт оснований идеализировать Глеба. Всё-таки, говоря словами самого Шукшина, «если мы чем-нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке». Второй тип — «Герострат» — в полной мере явлен в образе Николая Сергеевича Шурыгина — героя рассказа «Крепкий мужик». Именно по этому названию получил определение в критике шукшинский тип предприимчиво-самодовольного человека. В финале рассказа возникает перекличка с гоголевским образом «птицы-тройки» из поэмы «Мёртвые души»: «Мотоцикл вырулил из деревни, воткнул в ночь сверкающее лезвие света и помчался по накатанной ровной дороге в сторону райцентра. Шурыгин уважал быструю езду». Это наш современник, который не задумываясь сносит церковь, построенную ещё в XVII веке, чтобы «на халяву» заполучить кирпичи для постройки свинарника. Предприимчивость Шурыгина, попирающая святыни, возводит этот образ к типу «мёртвых душ», изображённых Н.В. Гоголем.

Печать Просмотров: 28198
Версия для компьютеров