«Мильон терзаний» Чацкого (по комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»)

А. С. Грибоедов вошел в русскую литерату­ру как автор одного произведения — комедии «Горе от ума». Эта пьеса Грибоедова совре­менна до сих пор и будет волновать общество до тех пор, пока из нашей жизни не исчезнут карьеризм, чинопочитание, сплетни, пока бу­дут господствовать жажда наживы, стремле­ние жить за счет других, а не за счет собст­венного труда, пока будут существовать охот­ники угождать и прислуживаться.

Все это вечное несовершенство людей и мира великолепно описано в бессмертной комедии Грибоедова «Горе от ума». Автор со­здает целую галерею отрицательных обра­зов: это Фамусов, Молчалин, Репетилов, Ска­лозуб и т. д.

Сюжет пьесы построен на конфликте одно­временно личном и общественном. При этом одно с другим оказывается тесно связанным, общественная проблематика комедии прямо вытекает из личной. В «Горе от ума» сущест­венно важным для развития действия оказы­вается и неразделенная любовь героя, и еще более — неразрешимое противоречие умно­го и честного героя с безумным обществом, в котором он живет. Грибоедов в письме Ка­тенину писал: «...девушка, сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку (не потому, что ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на од­ного умного человека), и этот человек, разу­меется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повы­ше прочих...»

Героям-глупцам в одиночку противостоит главный герой комедии — Александр Андрее­вич Чацкий. Он приехал в Москву, «из дальних странствий возвратясь», только ради Софии, своей возлюбленной. Но, вернувшись в не­когда родной и любимый дом, он обнаружи­вает большие перемены: София холодна, вы­сокомерна, раздражительна, она больше не любит Чацкого.

Пытаясь найти ответ на свое чувство, главный герой взывает к прежней любви, которая до его отъезда была взаимной, но все напрасно. Все его попытки вернуть прежнюю Софию терпят фиаско. На все пылкие речи и воспоминания Чацкого София отвечает: «Ребячество!»

С этого начинается личная драма героя, ко­торая перестает быть узко личной, а перерас­тает в столкновение влюбленного человека и всего фамусовского общества. Чацкий один выступает против армии старых «воинов», на­чиная нескончаемую борьбу за новую жизнь и за свою любовь.

Он спорит с самим Фамусовым по поводу об­раза и цели жизни. Хозяин дома считает образ­цом правильности жизнь своего дядюшки:

Максим Петрович: он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам.

Совершенно ясно, что и сам он не отказался бы от подобного, отсюда и непонимание Чац­кого, требующего «службы делу, а не лицам». Любовный и социальный конфликты сходятся, единым целым. Для героя личная драма зависит от отношения общества к нему, а общественная осложняется личными отно­шениями. Это изматывает Чацкого, и в ре­зультате его ждет «мильон терзаний», по мет­кому выражению И. Гончарова.

Чацкий и Молчалин — молодые люди при­мерно одного возраста, одного времени, жи­вущие в одной стране, городе. Но насколько они различны! Чацкий — само красноречие, правдивость, ум... «Он обличитель лжи и все­го, что отжило, что заглушает новую жизнь. Он требует места своему веку», — пишет И. Гон­чаров в статье «Мильон терзаний». Молчалин же — лицемер, подхалим-хамелеон с головы до пят. Во всем, всегда и везде мнения, дей­ствия Чацкого и Молчалина различны, почти противоположны. Это понимает и София. Для Софии, полюбившей Молчалина, его поро­ки — идеал, а достоинства Чацкого — недо­статки: «Веселость ваша не скромна, у вас тотчас уж острота готова... Грозный взгляд, и резкий тон, и этих в вас особенностей бездна, а над собой гроза куда не бесполезна». Молчалин же: «При батюшке три года служит, тот часто без толку сердит, а он безмолвием его обезоружит... Веселостей искать бы мог; ни­чуть: от старичков не ступит за порог; мы рез­вимся, хохочем, он с ними целый день зася­дет, рад не рад, играет... Конечно, нет в нем этого ума, что гений для иных, а для иных чу­ма, который скор, блестящ и скоро опротивит, который свет ругает наповал, чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал, да эдакий ли ум се­мейство осчастливит?»

Кажется, София чувствует, что Молчалин глуп, молчалив, без своего мнения, но «чудес­нейшего свойства он наконец: уступчив, скро­мен, тих. В лице ни тени беспокойства, и на душе проступков никаких, чужих и вкривь и вкось не рубит, — вот я за что его люблю». И София предпочитает его Чацкому. Может, ее пугает в последнем «особенностей без­дна», может быть, это обида. Ведь, уехав, Чац­кий оставил девушку одну в этом безликом, сером и ничтожном мире.

О том, что Чацкий — «век новый», а Молчалин — питомец фамусовской Москвы, свиде­тельствуют их идеалы. Чацкий требует «служ­бы делу, а не лицам», не смешивать «веселье или дурачество с делом», он тяготится среди толпы «мучителей, зловещих старух, вздор­ных стариков», отказываясь преклоняться пе­ред их авторитетом. Он «служить бы рад, при­служиваться тошно».

Заповеди Молчалина: «Во-первых, угож­дать всем людям без изъятья... В мои лета не должно сметь свое суждение иметь». Его та­лант — умеренность и аккуратность. И все это: страсть к чинам, низкопоклонство, пусто­та — нераздельно связывает Молчалина с «веком минувшим».

Чацкий — воитель. Он борется против идеа­лов, целей, стремлений старой Москвы, клей­мит позором мотовство, бездумную роскошь и отвратительные нравы «разливанья в пирах и мотовстве». Образ Чацкого — идея, мораль пьесы, а Молчалин — одно из воплощений си­лы старого мира. Между ними не может быть ни малейшего сходства. Даже в чувство любви Чацкий «бросается», как вживую, непосредст­венную и глубокую стихию жизни». В любви Молчалина к Софии нет фактически ничего, кроме корысти.

Состояние неопределенности в жизни при­водит Чацкого в неистовство. Если в начале действия он спокоен и уверен в себе:

Нет, нынче свет уж не таков...

Вольнее всякий дышит

И не торопится вписаться в полк шутов.

У покровителей зевать на потолок,

Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,

Подставить стул, поднесть платок, — то в монологе на балу в доме Фамусова прояви­лась неуравновешенность его души и ума. Он выставляет себя посмешищем, от которого все шарахаются. Но одновременно его образ очень трагичен: его монолог — следствие несчастной любви и неприятия обществом тех мыслей и чувств, тех убеждений, которые Чацкий отстаи­вает на протяжении всей комедии.

Под тяжестью «мильона терзаний» он слом­лен, начинает противоречить здравой логике. Все это влечет за собой совершенно неверо­ятные слухи, которые кажутся необоснован­ными, но весь свет говорит о них:

Сума сошел!..

Ей кажется... вот на!

Недаром?

Стало быть... с чего б взяла она!

Но Чацкий не только не опровергает слухи, но всеми силами, сам того не ведая, подтверждает их, устраивая сцену на балу, потом сцену проща­ния с Софией и разоблачения Молчалина:

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет, подышит воздухом   одним,

И в нем рассудок уцелеет...

Вон из Москвы!

Сюда я больше не ездок,

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету

Где оскорбленному есть чувству уголок!

В порыве страсти наш герой не раз грешит против логики, но в его словах всегда есть правда — правда о его отношении к фамусовскому обществу. Он не боится говорить все всем в глаза и справедливо обвинять пред­ставителей фамусовской Москвы во лжи, хан­жестве, лицемерии. Сам герой — яркое дока­зательство того, что отжившее и больное за­крывает дорогу молодому и здоровому.

Сравнение можно продолжить, анализируя каждый жест или реплику героев. Но даже из нескольких примеров видно, что сама коме­дия — это борьба противоположностей: Чацко­го с «веком минувшим» — Фамусовыми, скало­зубами, молчалиными. Он жертва, но победи­тель. Фамусовское общество в борьбе с Чацким использует все: сплетни, слухи, ложные обви­нения, а это не оружие сильных. И поэтому Чац­кий одерживает нравственную победу над ни­ми, оказывается выше всей окружающей его серости и бездарности.

Образ Чацкого в комедии Грибоедова, кото­рую А. А. Блок назвал «гениальнейшей русской драмой», остается незавершенным. Рамки пье­сы не позволяют до конца раскрыть всю глубину и сложность натуры этого персонажа. Но с уве­ренностью можно сказать: Чацкий укрепился в своей вере и найдет свой путь в новой жизни. И чем больше будет вот таких Чацких на пути Фа­мусовых, молчалиных и репетиловых, тем сла­бее и тише будут звучать их голоса.