Нравственная, идейная и художественная значимость поэмы А. Ахматовой «Реквием»

Между 1935 и 1940 годами создавался «Реквием», опубликованный лишь спустя полвека, в 1987 году, и отражающий личную трагедию Анны Ахматовой — судьбу ее и ее сына Льва Николаевича Гумилева, незакон­но репрессированного и приговоренного к смертной казни, замененной впоследствии лагерями. «Реквием» стал мемориалом всем жертвам сталинской тирании. «В страшные годы ежовщины, — писала Ахматова, — я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях». Отсюда — «семнадцать месяцев кричу, зову тебя домой...»

И   упало   каменное    слово

На   мою   еще  живую   грудь.

Ничего,    ведь  я   была   готова,

Справлюсь    с   этим    как-нибудь.

У меня    сегодня   много дела:

Надо   память до   конца   убить,

Надо,     чтоб душа    окаменела,

Надо    снова    научиться   жить.

Строки такого трагедийного накала, ра­зоблачающие и обличающие деспотию ста­линщины, в ту пору, когда они создавались, записывать было опасно, попросту невоз­можно. И сам автор, и несколько близких друзей заучивали текст наизусть, время от времени проверяя крепость своей памяти. Так человеческая память надолго превра­тилась в «бумагу», на которой был запечат­лен «Реквием». Без «Реквиема» нельзя в полной мере понять ни жизни, ни творчест­ва, ни личности Анны Андреевны Ахмато­вой. Более того, без «Реквиема» нельзя осознать литературу современного мира и те процессы, которые происходили и про­исходят в обществе.

В 1987 году литературно-художественный журнал «Октябрь» полностью напечатал «Реквием» на своих страницах. Так «достоя­нием гласности» стало выдающееся произ­ведение Ахматовой. Это потрясающий, ос­нованный на фактах собственной биогра­фии документ эпохи, свидетельство того, через какие испытания прошли наши со­отечественники.

...   Опять     поминальный    приблизился    час.

Я вижу,   я  слышу,   я  чувствую Вас…

...Хотелось     бы   всех   поименно    назвать,

Да   отняли   список,    и   негде  узнать...

... О них вспоминаю всегда и везде,

 О них не забуду и в новой беде...

Анна Андреевна заслуженно пользуется благодарным признанием читателей, и вы­сокое значение ее поэзии общеизвестно. В строгом соотношении с глубиной и широ­той замыслов ее голос никогда не низво­дится до шепота и не повышается до кри­ка — ни в часы народного горя, ни в часы народного торжества. Сдержанно,  без крика и надрыва, в эпически бесстрастной манере сказано о пережитом горе: «Перед этим го­рем гнутся горы». Биографический смысл этого горя Анна Ахматова определяет так: «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». Выражено это с прямотой и про­стотой, встречающимися лишь в высоком фольклоре. Но дело не только в личном страдании, хотя и его одного достаточно для трагедии. Оно, страдание, расширено в рамках: «Нет, это не я, это кто-то другой страдает», «И я молюсь не о себе одной, а обо всех, кто там стоял со мною».

С публикацией «Реквиема» и примыкаю­щих к нему стихотворений творчество Ан­ны Ахматовой обретает новый историко-литературный и общественный смысл. Именно в «Реквиеме» особенно ощутим лаконизм поэта. Если не считать прозаи­ческого «Вместо Предисловия», здесь все­го только около двухсот строк. А звучит «Реквием» как эпопея.

Текст состоит из десяти стихотворений, прозаического предисловия, названного Ахматовой «Вместо Предисловия», «Посвя­щения», «Вступления» и двухчастного «Эпи­лога». Включенное в «Реквием» «Распятие» также состоит из двух частей. Стихотворе­ние «Так не зря мы вместе бедовали...», на­писанное позднее, тоже имеет отношение к «Реквиему». Из него Анна Андреевна взя­ла слова: «Нет, и не под чуждым небосво­дом...» в качестве эпиграфа, поскольку они, по мнению поэтессы, задавали тон всей по­эме, являясь ее музыкальным и смысловым ключом.

«Реквием» имеет жизненную основу, кото­рая предельно ясно изложена в небольшой прозаической части «Вместо Предисловия». Уже здесь отчетливо чувствуется внутренняя цель всего произведения — показать страш­ные годы ежовщины. А история эта такова. Вместе с другими страждущими Ахматова стояла в тюремной очереди.

Она рассказывает: «Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, ко­нечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного всем нам оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

А это вы можете описать? И я сказала:

Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

Вот как Ахматова описывает глубину это­го горя:

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река...

Слышим лишь  ключей постылый  скрежет...

Да шаги тяжелые солдат...

По столице одичалой шли...

И безвинная корчилась Русь.

Слова «корчилась Русь» и «одичалая сто­лица» с предельной точностью передают страдания народа, несут большую идейную нагрузку. В произведении даны и конкрет­ные образы. Вот один из обреченных, кого «черные маруси» увозят по ночам, имеет в виду она и своего сына:

На   губах   твоих холод    иконки,

Смертный   пот на    челе.

Его уводили на рассвете. Рассвет — это начало дня, а тут рассвет — начало неизве­стности и глубоких страданий. Страданий не только уходящего, но и тех, кто шел за ним «как на вынос». И даже фольклорное начало не сглаживает, а подчеркивает ост­роту переживаний невинно обреченных. В «Реквиеме» неожиданно и горестно воз­никает мелодия, отдаленно напоминающая колыбельную:

Тихо  льется    Тихий Дон,

Желтый   месяц    входит   в  дом,

Входит   в    шапке    набекрень,

Видит желтый   месяц     тень.

Эта   женщина     больна.

Эта   женщина    одна.

Муж в   могиле,   сын в   тюрьме,

Помолитесь    обо    мне.

Мотив колыбельной с неожиданным и по­лубредовым образом тихого Дона подго­тавливает другой мотив, еще более страш­ный, — мотив безумия, бреда и полной го­товности к смерти или самоубийству:

Уже    безумие    крылом

Души     накрыло     половину,

И   поит   огненным    вином,

И   манит  в    черную долину.

«Эпилог», состоящий из двух частей, сна­чала возвращает читателя к мелодии и об­щему смыслу «Предисловия» и «Посвяще­ния». Здесь мы вновь видим образ тюрем­ной очереди, но уже как бы обобщенный, символический, не столь конкретный, как в начале поэмы:

Узнала   я,    как  опадают лица,

Как   из-под    век   выглядывает   страх,

Как    клинописи   жесткие     страницы

Страдания    выводят   на     щеках...

А дальше идут такие строки:

Хотелось    бы    всех   поименно    назвать,

Да   отняли   список,    и   негде  узнать.

Для   них   соткала   я   широкий   покров.

Из    бедных,    у них же   подслушанных  слов

«Реквием» Ахматовой — подлинно на­родное произведение. И не только в том смысле, что он отразил и выразил великую народную трагедию, но и по своей поэти­ческой форме, близкой к народной притче. Сотканный из простых, «подслушан­ных», как пишет Ахматова, слов, он с боль­шой поэтической и гражданской силой вы­разил свое время и страдающую душу на­рода. «Реквием» не был известен ни в 1930-е, ни в последующие годы, но он на­веки запечатлел свое время и показал, что поэзия продолжала существовать даже и тогда, когда, по словам Ахматовой, «поэт жил с зажатым ртом». Задушенный крик стомиллионного народа оказался услы­шанным — в этом великая заслуга Анны Ахматовой.