ГРОТЕСК — вид условной фантастической образности, соединение в одном образе и образном мире правдоподобного, естественного с заведомо невозможным в реальности. Название гротесков получили орнаменты, найденные в конце XV в. Рафаэлем при раскопках подвалов императора Тита — “гротов”. На них человеческие фигуры и их части причудливо срастались с растениями, телами животных и фантастических существ. Прием был откровенно условным, чисто декоративным. Он знаменовал утрату в императорском Риме веры в богов и мифологические метаморфозы (превращения).
He всякая фантастика, т.е. изображение невозможного и сверхъестественного как реально существующего, гротескна. В мифах или религиозных текстах гротеска нет, в их чудеса безоговорочно верили. Сказки всегда осознавались как вымысел, но в них создавался цельный, единый образный мир, художественную логику которого не нарушают никакие чудеса. Таков же в этом смысле мир басни, “страшной” баллады, стилизаций волшебной сказки (например, у А.С. Пушкина и П.П. Ершова), используемых писателями легенд вроде легенд о Ларре и Данко, включенных М. Горьким в рассказ “Старуха Изергиль”, аллегорических и символических произведений типа его же “Песни о Соколе”, научной фантастики и некоторых других пластов литературы.
В искусстве слова гротеск, еще не получивший этого названия, появился в комических жанрах античности, например у комедиографа Аристофана, широко распространился в эпоху Возрождения (М.М. Бахтин объяснял карнавальные празднества и связанные с ними литературные произведения, прежде всего смеховую эпопею Ф. Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль”, как гротескную картину мира), в целях сатирического иносказания применялся даже рационалистами эпохи Просвещения (“Путешествия Гулливера” Дж. Свифта), был любим романтиками, особенно Э.Т.А. Гофманом и его последователями, которые использовали этот прием в произведениях иронических, но далеко не всегда для комического эффекта: у них из неких таинственных пределов в обычную земную жизнь стало проникать много страшного и опасного. Н.В. Гоголь прибегал к гротеску и в сатире (“Ное”), и в сюжете весьма драматическом (“Портрет”), а А.С. Пушкин — и в трагическом (“Медный всадник”).
Разнообразна гротескная палитра Салтыкова-Щедрина в “Истории одного города” и “Сказках”. Последние принципиально отличаются от сказок Пушкина слегка завуалированной (и то не всегда) современной социальной проблематикой, которая находит воплощение в условных формах, подчеркнуто смешивающих реалии животного и человеческого существования: “дикий помещик”, разговаривавший и с актером Садовским (действительно существовавшим лицом), и с медведем, буквально одичал; “премудрый пескарь” не только прячется в подводной норе от щук, раков и “уды”, но и “в карты не играет, вина не пьет, табаку не курит, за красными девушками не гоняется” — исключительно вследствие добровольного самоограничения.
В.В. Маяковский использовал и остродраматический и трагический гротеск (“Мама и убитый немцами вечер”, “Облако в штанах”, “Флейта-позвоночник”, “Про это”, “Сергею Есенину”), и героизирующий (“150 000 000”, “Товарищу Нетте — пароходу и человеку”), и романтически-возвышенный (образ сердца, которое тяжело нести, которым любимая может играть, в поэме “Люблю”), и соединяющий шутку с патетикой (“Необычайное приключение...”), и, конечно же, сатирический (“О дряни”, “Прозаседавшиеся” и др.). В повестях М.А. Булгакова гротеск прежде всего сатирический, однако в “Мастере и Маргарите” его содержательное наполнение весьма многосторонне.
У лучших русских писателей второй половины XX в. гротеск нечаст, но довольно разнообразен: в сказочной повести В.М. Шукшина “До третьих петухов” он сатирический, в повести “Прощание с Матерой” В. Г. Распутина с созданным в ней образом Хозяина, фантастического зверька, обреченного на гибель вместе с островом, на котором он своего рода божок, — трагический.
В “Евгении Онегине”, “Медном всаднике” Пушкина, “Железной дороге” Некрасова гротеск относится к области мотивированной фантастики — мотивированной сном Татьяны, сумасшествием бедного чиновника Евгения, галлюцинациями или воображением повествователя, чей рассказ воспринимается слушателем-мальчиком как его собственный сон. Такая фантастика не нарушает художественного правдоподобия, как и чисто словесный гротеск: в “Мертвых душах” полицеймейстер заявляет, что Чичикову нечего опасаться бунта переселяемых крестьян, “что в отвращение его существует власть капитана-исправника, что капитан-исправник хоть сам и не езди, а пошли только на место себя один картуз свой, то один этот картуз погонит крестьян до самого места их жительства”. В других случаях фантастика и, соответственно, гротеск — свойство условной реальности, демонстративно нарушающей правдоподобие в тех или иных художественных целях.
Строго терминологическое значение слова “гротеск” как в бытовой речи, так и в литературоведении почти совершенно вытеснено значением гораздо более широким и неопределенным. Очень часто гротеском называют практически любые проявления странного, причудливого, алогичного, особенно комическую гиперболу. Тогда гротеск, не только словесный, усматривается и в “Ревизоре”, и в “Мертвых душах” Н.В. Гоголя.