Основные проблемно-тематические направления ранней лирики А. С. Пушкина (элегии)

Разговор о лирике А. С. Пушкина следу­ет начать с первой  половины  20-х годов XIX столетия, так как именно этот период оказался для него весьма плодотворным, в том числе и в области лирики. Этот пе­риод  можно  назвать   временем   полного освобождения  поэта от  какого  бы то ни было ученичества,   временем   становле­ния   его   оригинальности.   Ссылка   на   юг явилась для Пушкина бедой, обидой и бо­лью —  и  вместе с тем  его духовным тор­жеством, радостью творчества. Он и сам это хорошо  осознавал.   В стихотворении «К Чаадаеву» (1821) Александр Сергеевич писал о южной ссылке:

И сети разорвав,   где бился я в плену,

Для   сердца   новую  вкушаю   тишину.

В   уединении   мой   своенравный   гений познал и тихий труд,   и жажду размышлений...

«Неволя была, кажется, музою-вдохно­вительницей нашего времени», — писал Вяземский в журнале «Сын отечества» в 1822 году, начиная свой разбор «Кав­казского пленника». Слова эти исполнены горькой и трагической иронии, и тем не менее в отношении Пушкина они в доста­точной мере справедливы.

Одним из стихотворений, знаменующих собой начало романтизма в пушкинской, лирике, была элегия 1820 года «Погасло дневное светило...». Первая романтичес­кая элегия Пушкина была «ночной», как и многие элегии других, как русских, так и западных романтиков. С этим стихо­творением в поэзию Пушкина входит ат­мосфера юга, южной ночи, южного моря, морской стихии, то есть сугубо романти­ческий антураж. Вместе с тем стихотво­рение сугубо личное, свидетельствует о человеческой и творческой неповтори­мости лирического героя. Можно ска­зать, что этой элегией Пушкин, с самого начала стремясь к индивидуальному са­мовыражению, впервые заявил право своего таланта на воплощение интимных переживаний, мельчайших изменений настроения.

В то же время исповедальный характер лирики Пушкина южного периода строит­ся, как правило, не столько на индивиду­альной правде понятий и фактов, сколько на правде интонаций, выражающих об­щее настроение поэта. Прямой, понятий­ный смысл таких стихотворений, как «По­гасло дневной светило...», по существу, не так уж и индивидуален. Основными те­мами, а отчасти и словами произведение похоже на другие романтические при­знания:

Мечта   знакомая   вокруг  меня  летает;

Я   вспомнил   прежних лет  безумную любовь,

И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,

Желаний   и   надежд    томительный   обман...

А также:

... Страны;   где  пламенем   страстей

Впервые    чувства    разгорались,

Где  музы  нежные мне   тайно улыбались,

Где рано в  бурях отцвела

Моя    потерянная    младость...

Интересно, что похожие признания де­лают также герои романтических поэм Пушкина — Пленник и Алеко. Те же мотивы мы находим в других стихотворениях юж­ного периода. Стилистическая система романтической лирики оказывается в не­которой мере ограниченной и замкнутой. Но это вовсе не отменяет искренности и истинности личных признаний поэта в сти­хах. Романтические мотивы и романтичес­кие слова однообразны и многообразны одновременно, они и общи и неповтори­мы. При этом их неповторимость, отраженность в них индивидуальной человече­ской судьбы поэта сказываются прежде всего в их эмоциональном, музыкальном звучании, в том особенном смысловом значении, которое они приобретают не столько сами по себе, сколько в эмоцио­нально-музыкальном  контексте.

Элегия «Погасло дневное светило...», как и романтические поэмы Пушкина, не­которыми своими чертами напоминает поэзию Байрона. По свидетельствам со­временников, русским поклонникам это­го поэта сразу бросилась в глаза бли­зость стихотворения Пушкина к мотивам английского романтика: море, корабль, лирическое обращение к тому и другому, стремление героя к «пределам дальным». На связь с Байроном указывал также и подзаголовок, которым Пушкин сопро­водил стихотворение при первой его пуб­ликации: «Подражание Байрону».

Однако, несмотря на этот подзаголо­вок, связь стихотворения с лирикой анг­лийского романтизма не означала под­ражания ей. У Пушкина с Байроном было сходное направление поэтической мыс­ли, определяемое некоторым сходством их биографий. Ссылка, экзотические края, близость моря, постоянный порыв к свободе заставляли Пушкина вспом­нить о Байроне и поневоле соизмерить свою судьбу с его судьбой. Сходство их поэзии определялось также и тем, что они жили в одно и то же трудное и мя­тежное время и они одинаково сильно любили поэзию и свободу.

Наиболее распространенными жанрами лирики Пушкина южного периода были элегии в их многочисленных разновидностях, разные типы посланий, а также балла­ды.   «Погасло дневное  светило...»   — один из  образцов  пушкинской  романтической элегии. Другим  характерным   произведе­нием этого жанра явилась элегия «Редеет облаков летучая гряда»  (1820).  И в этом стихотворении  главное —  воспоминания, раздумья,  романтика  ночи.  Эта пушкин­ская элегия чем-то напоминает элегии Жу­ковского: та же «пленительная  сладость» стиха,   то  же  музыкальное,  трепетно-на­певное звучание стихотворной речи:

Я помню   твой  восход,   знакомое  светило,

Над мирною страной,   где все для сердца мило,

Где   стройны   тополи   в долинах  вознеслись,

Где дремлет нежный мирт и  темный кипарис,

И   сладостно   шумят  полуденные   волны...

Музыкальная стихия абсолютно гос­подствует в этом стихотворении и мно­гое определяет в нем, в том числе и ту значимую неконкретность его содержа­ния, которая вызывает в читателе хотя и несколько неопределенный, но силь­ный и глубокий отзвук.

Иной тип элегии представляет собой стихотворение «Наполеон», написанное в 1821 году. Условно говоря, это портрет-но-историческая элегия. Его содержа­ние — раздумье над историческим значе­нием и исторической судьбой великой и трагической личности. Наполеоновская тема решается здесь (в отличие, напри­мер, от «Воспоминаний в Царском селе») в высоком романтическом ключе. При этом высокий пафос и стиль стихотворе­ния внутренне мотивированы тем, что ге­роя уже нет в живых:

Чудесный   жребий     совершился:

Угас   великий   человек.

В   неволе   мрачной   закатился

Наполеона    грозный   век.

Исчез    властитель    осужденный,

Могучий    баловень   побед,

И для   изгнанника   вселенной

Уже   потомство   настает.

Характеристика Наполеона дается рет­роспективно, из романтического «возвышающего далека». Автора привлекает в герое более всего его трагическая судь­ба, его необыкновенность, тяготение над ним рокового начала. В другом пушкин­ском стихотворении на ту же тему — «Не­движный страж дремал на царственном пороге...» (1824), построенном на неод­нозначной и резко контрастной характе­ристике героя, до конца проясняется эта точка зрения поэта-романтика на лич­ность  Наполеона:

То был сей чудный муж, посланник провиденья,

Свершитель    роковой     безвестного    веленья...

Однако эти стихотворения не только о  Наполеоне,  но и о России.  В них тема

России выступает в тесной связи с те­мой Наполеона. Эти темы в их взаимоза­висимости и позже волновали Пушкина, они были для него не только поэтически привлекательными, но и исторически значимыми. К ним он еще не раз вернет­ся — например, в седьмой главе «Евге­ния  Онегина».

В стихотворениях «Наполеон» и «Не­движный страж дремал на царственном пороге...» Пушкин предлагает читателю свое видение событий недавней исто­рии: французской революции, подав­ленной свободы, наполеоновской дикта­туры и экспансии, Отечественной войны, которую вела Россия с Наполеоном, и по веленью судьбы, «безвестному веле­нью», исторического возвышения Рос­сии и русского народа. И в этих, и в не­которых других своих произведениях на историческую тему А. С. Пушкин уже в молодые годы начинает осознавать себя не только поэтом, но и историком, тол­кователем   истории.

Еще одним образцом исторической элегии А. С. Пушкина южного периода яв­ляется стихотворение «К Овидию», напи­санное в 1821 году. В этом стихотворе­нии, как и в некоторых других подобного рода, историческая тема использована Пушкиным как средство аналогии, как по­вод высказаться о современном и близ­ком. Не случайно Пушкин так особенно дорожил этим стихотворением. В письме к брату от 30 января 1823 года он писал: «Каковы стихи к Овидию? душа моя, и «Руслан», и «Пленник», и «Noel», и все дрянь в сравнении с ними...»

В элегии «К Овидию» А. С. Пушкин ут­верждал высокое назначение поэта, че­рез историческую аналогию утверждал как истину главное дело своей жизни. «К Овидию» для Пушкина было не обыч­ным, не очередным стихотворением, а особенным, этапным: в трудные годы оно помогало ему определить и утвердить свой путь:

... Но   если  обо мне потомок поздний мой

Узнав, придет искать в стране сей отдаленной

Близ   праха  славного   мой  след уединенный   —

Брегов   забвения   оставив  хладну  сень,

К нему слетит моя   признательная   тень,

И   будет мило   мне   его  воспоминанье.

Да   сохранится  же   заветное   преданье:

Как  ты,    враждующей   покорствуя   судьбе,

Не славой — участью я равен  был тебе.

Здесь,    лирой   северной   пустыни   оглашая,

Скитался я в те дни,  как на брега Дуная

Великодушный    грек    свободу   вызывал,

И ни единый друг мне в мире не внимал;

Но чуждые холмы,   поля и рощи сонны,

И  музы  мирные мне   были   благосклонны.