Особенности народного характера в прозе В. Шукшина «Доктор кислых щей»

Общественная система тоталитарного типа нивелирует личность. Защитить ее берется искусство. С этой целью в конце 60-х годов Шукшин создает своего «Чудика». Брежневская цензура милостиво разрешает тому увидеть свет, ведь «чего, мол, с дурачка возьмешь»...

Предложенная трактовка рассказа «Микроскоп» осуществляется в форме «отзыва на прочитанное произведение». Одним из элементов его является стилизация под авторскую манеру повествования.

Шукшин представляет семью. Обычную. Глава ее — столяр. Если воспользоваться классификацией горьковского Луки («Вот, скажем, живут столяры и все — хлам-народ... И вот от них рождается столяр... такой столяр, какого подобного и не видала земля, — всех превысил, и нет ему в столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает...»), то к последней категории персонаж Шукшина явно не относится. Как стал столяром? Ну — вышло так, получилось. А был ли выбор? Наверное, хоть и невеликий: шофер, электрик и т. п. (после семилетки). Учиться дальше? Может быть, и хотел, но традиции среды — разве перескочишь? (Эдакого лба — кормить?!) Да и в особых талантах замечен не был.

Короче говоря, Андрей Ерин — скорее ремесленник, чем мастер. Во всяком случае, до нилинского Павлюка ему далеко. Работа от сих до сих. Иногда приносит, чтобы продолжить дома. Интереса ради? Вряд ли. Скорее — из желания побыстрее «закрыть наряд», больше денег получить в зарплату. Детей — трое. Жена по этому случаю не работает. На ней — дети и дом. Приходится изловчаться: денег маловато. Живут скромно. Однако без водки Андрей все равно обходиться не может. Ну не то, чтобы изо всех сил налегал. Жена держит в руках, да и совестно у своих детей отнимать.

Так она, жизнь, и катилась, дети подрастали. Старший вон уже в пятый ходит. Много чего интересного изучает. Отцу иной раз докладывается, особенно когда надо вслух потренироваться. Хороший паренек. Дружба у них.

За последнее время особенно отцу понравилось — про микробы. И это ж надо: так человеку досаждать! Тварь мел кот-ная!.. И так забрала Андрея эта проблематика, что он бросил пить водку. И — «На это надо было решиться. Он решился». Поступок состоял в том, чтобы обманным путем извлечь из семейного бюджета 120 рублей и купить на них микроскоп. Чтобы своими глазами всю эту дрянную мелочь увидеть и... Ну что дальше делать — там видно будет, а сперва надо разглядеть...

Трудности местного значения заключались в том, что жена никогда на эту трату не пойдет и с нею не согласится. Скажет   —    новые шубки детям нужны, присмотрены уже. Ну а самое главное — на что он, микроскоп? Гвозди им, что ли, вколачивать?.. Ах, микробы рассматривать! Да лучше вон три новых кастрюли купить... Старые-то все уже клепаные-переклепан-ные!..

А уж если совсем главнейшее из главнейшего называть, то

—    и говорить не станет. Привыкла командовать, генеральша! Чуть не по ней (достоинства оскорбление!) — так за сковородник — и воевать: «Ну не-ет! — Взревела жена. — Ухмыляться ты теперь до-олго не будешь! — И побежала за сковородником.

—    Месяцев девять, гад!»

Вот характером-то Бог наградил! Не женщина — львица! Как в сказках про злую жену. Или — как Простакова у Фонвизина в «Недоросле». Или — как в романе Диккенса «Большие надежды» мисс Джо Гарджери.

Но школьное образование Андрея на 7-м классе оборвалось, и Диккенса он тоже вряд ли читал — и оттого характерность собственной жены усваивал с чистого листа, практически: в ходе довольно частых театральных представлений, главным бутафорским предметом на которых служил сковородник.

«—Ну будет?
—    Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, скважина ты кривоносая! Дятел...

Тут она изловчилась и больно достала его по голове. Немножко сама испугалась... Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо смотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что — правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла:

—    Ох, за что мне долюшка такая?.. Дакопила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела! Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не покупала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая!.. Ох-х!.. Каждую копеечку откладывала да радовалась: будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные!.. И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!..»

Вот так они и жили. Так и трудилась женина душа в отношении мужа своего. И навряд ли в жизни этой женщины было что-нибудь более волнующе занимательное, чем этот театр. Так что, отыми его у нее, и жизнь бы сразу померкла. Муж, впрочем, это постиг и великодушно разрешал себя унижать. Последствия? Были, конечно... Перестал шутить, например. Не то чтобы вообще не умел. А вот как-то перестал, не шути-лось, сник. («Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет».) Все чаще хотелось выпить, «встряхнуться», как говорится. А тут — микробы эти. И вдруг — ожил человек, купив микроскоп. Про водку, например, забыл. Шутить опять начал. Жене стал оказывать сопротивление:

«— Ты знаешь, что тебя на каждом шагу окружают микробы? Вот ты зачерпнула кружку воды... Так? — Андрей зачерпнул кружку воды. — Ты думаешь, ты воду пьешь?

—    Пошел ты!!!
—    Нет, ты ответь.
—    Воду пью.

Андрей посмотрел на сына и опять невольно захохотал.

—    Воду она пьет!.. Ну не дура?..

—    Скважина! Сейчас сковородник возьму.

Андрей опять посерьезнел.

—    Микробов ты пьешь, голубушка, микробов. С водой-то. Миллиончика два тяпнешь — и порядок. На закуску! — Отец и сын опять не могли удержаться от смеха. Зоя (жена) пошла в куть за сковородником».

Ясное дело: это был уже бунт. Процитированный отрывок показывает, что, кроме образовательного содружества, у отца с сыном существовал еще и политический союз. В задачу его входила защита чести и достоинства ввиду постоянных покушений со стороны жены и матери. (Отсюда его грубое «дура»

—    да еще при сыне! Культура, что называется, та еще! Жена в этом отношении кажется тоньше, речь ее развитее, хотя и она язвить умеет так же болезненно.)

Микроскоп... В этом хрупком приборе Андрей Ерин обрел как будто точку опоры:

«— Мутненькие такие? — расспрашивала сзади мать сына.
—    Вроде как жиринки в супу?.. Они, што ли?
—    Тиха! — рявкнул Андрей, не отрываясь от микроскопа.
—    Жиринки... Сама ты жиринка. Ветчина целая. — Странно, Андрей Ерин становился крикливым хозяином в доме.

Старший сынишка-пятиклассник засмеялся. Мать дала ему подзатыльник. Потом подвела к микроскопу младших.

—    Ну-ка ты, доктор кислых щей!.. Дай детям посмотреть. Уставился!

Отец уступил место у микроскопа и взволнованно стал ходить по комнате. Думал о чем-то».

Так что же произошло? Просто Андрей Ерин немножечко расширил горизонты своей жизни. В нем проснулся интерес исследователя (нормальное человеческое качество). Заниматься наукой в профессиональном смысле он, естественно, не мог. Как же тогда поименовать его увлечение?

Существует такое понятие — «наивная живопись». Это когда картины пишут художники, не имеющие высшего образования. Занятия Ерина по аналогии можно назвать «наивной наукой». Научного смысла они не имеют никакого, зато для самого Ерина значение их трудно переоценить. С микроскопом в жизнь этого человека вернулось то, что давно перестало приносить столярное дело: увлеченность («Ночью Андрей два раза вставал, зажигал свет, смотрел в микроскоп... Неделю, наверное, Андрей Ерин жил как во сне. Приходил с работы, тщательно умывался, наскоро ужинал... Косился на микроскоп... Вдвоем с сыном часами сидели у микроскопа, исследовали»), эмоциональность («взволнованно стал ходить по комнате»), уважение окружающих (Зое Ериной «лестно было, что по селу говорят про ее мужа — ученый»). Работа с микроскопом стала для него тем, в чем он мог себя личностно проявить, чем был для его жены «театр». Жизнь сделалась одухотворенной.

Зоя Ерина, достойно ведшая дом и детей, но в последнее время переставшая «вести» мужа, чтобы возвратить возможность своего «театра», едет в райцентр, чтобы сдать микроскоп в комиссионку. Последняя реплика столяра Ерина полна шекспировской глубины: «Продаст. Да... Шубки надо. Ну ладно — шубки, ладно. Ничего... Надо, конечно...» Продала.