Пушкинская поэзия мысли

Русская прогрессивная мысль после событий 14 декабря и наступившей за­тем правительственной и общественной реакции проявила заметное стремление в глубину, к постижению сокровенней­ших тайн жизни и истории, осмыслению современной действительности и совре­менного человека во всей его сложности и противоречивости. Русский мыслитель независимого толка, лишенный надежд на скорое осуществление своих обще­ственных идеалов, стремился компен­сировать этот трагический недостаток полнотой знания, внутренним, духовным постижением истины. Это находило от­ражение и в литературе. Это выразилось в поэтико-философских исканиях многих мыслителей (таких, например, как любо­мудры) и поэтов (таких, например, как Баратынский) и, конечно же, более всего в исканиях и открытиях в области поэзии мысли Пушкина.

Одним из проявлений пушкинской по­эзии мысли второй половины 1820-х го­дов был цикл стихов, посвященных теме поэта: «Пророк», «Поэт», «Поэт и толпа», «Поэту». При разновременности их созда­ния это все-таки не отдельные стихи, а именно цикл, объединенный в единое целое не только темой, но и общим реше­нием темы. В этом пушкинском решении темы поэта не следует искать каких-либо законченных философских концепций: та­ких законченных, метафизических концеп­ций Пушкин всегда чуждался. Общность решения порождена у Пушкина последо­вательностью и постоянством собствен­ных этических принципов, цельностью и устойчивостью его проверенных опытом воззрений на поэзию.

Первое стихотворение цикла, «Пророк», было написано в сентябре 1826 года, по пути из Михайловского в Москву, и на­печатано в третьем номере «Московского вестника» за 1828 год. Сотрудники журна­ла, любомудры, восторженно приняли стихотворение. Один из них, Хомяков, пи­сал о нем И. С. Аксакову как о «бесспорно великолепнейшем произведении русской поэзии». В этой оценке Хомякова слово «великолепнейший» является не только выражением крайнего одобрения, но и ха­рактеристикой: указанием на высоту, ве­личие мысли и формы.

«Пророк» написан в библейском стиле и своим сюжетом восходит отчасти к библейским сказаниям (книга Исайи и рассказ о шестикрылом Серафиме с го­рящим углем в руке). Это помогает со­здать общую возвышенную атмосферу лирического повествования. Это также помогает обобщенно и символически вы­разить авторские мысли о поэте. В соот­ветствии с библейским преданием пророки были народными вождями, мудры­ми и страстными провидцами историчес­кой народной судьбы. Такими же, подоб­ными пророкам, Пушкин видел, хотел ви­деть поэтов.

Само по себе сравнение поэта с проро­ком не было новым, оно довольно часто встречается в поэзии начала XIX века. Но в «Пророке» Пушкина оно сохраняет всю свежесть собственной авторской точки зрения, свежесть и искренность собст­венного убеждения. Стихотворение «Про­рок» — это и выражение обобщенно-философской мысли, и сокровеннейшее признание. Пушкин сам истинно верил в высшее человеческое и общественное призвание поэта, и в словах, которыми он это выразил, есть живые следы этой вы­сокой веры:

Восстань,  пророк,  и виждь,   и внемли,

Исполнись   волею   моей

И,  обходя моря и земли,

Глаголом  жги   сердца  людей.

Стихотворение «Пророк» отмечено вы­соким содержанием и высокими словами. Интересно, что Пушкин обращается к цер­ковнославянской языковой стихии, от ко­торой прежде отказывался. Он создает здесь род изысканно-архаической, высо­кой поэтической речи, в духе державинской. В этих новых языковых устремлени­ях Пушкина отражение новых содержа­тельных устремлений, отражение общей тенденции к созданию высокой поэзии мысли. Для такой поэтики как раз и нужен был не язык Батюшкова, не язык Жуков­ского, а возвышенно-одический язык Дер­жавина. Примечательно, что еще совсем недавно Пушкин относился к Державину с известной долей скептицизма. Июнем 1825 года датирован самый резкий отзыв Пушкина о Державине. В письме к Дель­вигу он писал: «Этот чудак не знал ни рус­ской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии, ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он должен бесить всякое разбор­чивое ухо».

В том же письме Пушкин называет это свое мнение «окончательным». Но на де­ле оно оказалось менее всего оконча­тельным: оно было не только высшей точ­кой критического отношения Пушкина к Державину, но и предвестием неожи­данного и резкого поворота. После этого высказывания, то есть после 1825 года, наступает заметное повышение положи­тельного интереса Пушкина к Державину, что выражается и в соответствующих при­знаниях Пушкина, и в его следовании державинским языковым традициям. Приме­ром последнего как раз и является стихо­творение «Пророк». Оно стало одним из первых   образцов   у   Пушкина   высокого

державинского стиля, но за этим после­дуют и другие. После 1825 года Пушкин будет пользоваться державинской сти­листикой не постоянно, не всегда, но лишь на взлетах своего поэтического творчества.

Другим стихотворением того же темати­ческого цикла, что и «Пророк», является написанное в Михайловском в 1827 году, куда Пушкин на время вернулся из Моск­вы для устройства своих дел, стихотворе­ние «Поэт». По первому впечатлению оно заметно отличается от «Пророка»: в нем изображен поэт не только на высоте его призвания, но и в минуты обыденной жиз­ни. Однако в том, что имеет отношение к акту творчества, поэт и здесь оказывает­ся сродни пророку:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Здесь поэт показан не только как поэт, но и во всем его человеческом обличье. Это делает стихотворение не снижен­ным, а более интимным, это не отменяет высоты в звучании темы, но делает это звучание более разнообразным и внут­ренне подвижным. По существу, «По­эт» — это не только программное про­изведение, не только обобщенный, «групповой» портрет поэта, но и портрет сугубо индивидуальный, лирический. В глубинах и истоках этого стихотворе­ния лежит мысль Пушкина о самом себе, род само признания, что и придает по­этической мысли особенную живость, теплоту и убедительность:

Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон,

 

В заботах суетного света Он малодушно погружен...

Пафос субъективности здесь выявляет­ся и в общем настрое стихов, в их нервных интонациях и не менее того — в отдельных деталях. Поэт у Пушкина в заботах света «малодушно погружен». Именно так, именно такими словами Пушкин говорит в это время не столько о других, сколько о себе. В финале стихотворения поэт бе­жит «на берега пустынных волн, в широко­шумные дубровы». И этими словами Пуш­кин мог бы сказать, и не раз говорил, о са­мом себе. Стихотворение «Поэт» многими своими чертами похоже на авторскую ис­поведь, которая в силу своей глубокой значимости приобретает всеобщее, в из­вестном смысле философское значение. Так теперь часто будет у Пушкина. Это его, чисто пушкинский путь к философ­ским откровениям в поэзии.

В следующем, 1828 году Пушкиным бы­ло написано еще одно стихотворение того же цикла — «Поэт и толпа». Оно вызвало

самые разноречивые толки, которые продолжались еще много лет и десятилетий спустя после смерти Пушкина. Отдельные строки этого произведения повторялись как символ веры, они писались на знаме­нах апологетов «чистого искусства». Меж­ду тем в этом стихотворении нет ничего такого, что в глубоком смысле слова про­тиворечило бы идеям «Пророка». Здесь рассматриваются еще и новые проблемы, связанные с высоким призванием поэта: может и должна ли поэзия приносить пря­мую пользу человеку и человечеству? и в чем именно заключаются ее значение и польза?

Когда у Пушкина толпа пеняет на поэта за бесполезность его песен («Как ветер песнь его свободна, зато как ветер и бесплодна: какая польза нам от ней?»), Пушкин, устами поэта отвечая на эти об­винения, вовсе не утверждает бесцель­ности поэзии в глубоком значении этого понятия. Он утверждает иное, чем у тол­пы, высокое понимание пользы. Для не­го поэзия в своей кажущейся бесполез­ности есть высшее, свободное и непод­чиненное служение людям, служение человеческому духу. Служение, пресле­дующее не сиюминутные, не временные, а высокие и вечные цели. Именно в этом истинный смысл финальных че­тырех стихов:

Не для  житейского   волненья,

Не для корысти,   не для битв,

Мы  рождены для   вдохновенья,

Для звуков  сладких и молитв.

Другим родом философской лирики Пушкина после декабрьского периода бы­ли лирические пьесы-признания, одним из лучших образцов которых явилось сти­хотворение 1828 года «Воспоминание». Это стихотворение Пушкина — как, впро­чем, и многие другие — трудно отнести к жанру чисто философских произведений, но это вовсе не отменяет глубинной связи и этого, и других подобных стихотворений Пушкина с философским направлением в русской поэзии. В своем окончательном печатном варианте «Воспоминание» со­держит 16 стихов:

Когда для смертного умолкнет шумный день

И на немые стогны града Полупрозрачная   наляжет ночи   тень

И  сон,  дневных трудов  награда,

В то время для меня влачатся в тишине

Часы   томительного   бденья:

В  бездействии ночном живей  горят во  мне

Змеи    сердечной   угрызенья;

Мечты кипят; в уме,   подавленном тоской,

Теснится   тяжких дум   избыток;

Воспоминание   безмолвно   предо   мной

 Свой длинный   развивает   свиток;

И с  отвращением  читая жизнь мою,

Я   трепещу и  проклинаю,

И горько жалуюсь,   и горько слезы лью,

Но  строк печальных не смываю.