Сатира как творческий принцип «сказок» М. Е. Салтыкова-Щедрина

«Сказки» Салтыкова-Щедрина за небольшим исключением созданы в последние годы жизни писателя (1883—1886) и предстают перед нами неким итогом его пути в литературе. И по бо­гатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере мо­жет считаться художественным синтезом всего творчества писателя.

Адресовав «Сказки» «для детей изрядного возраста», Щедрин сразу же вводит читателя в особую атмосферу своей книги. На этих стра­ницах к «детям изрядного возраста», то есть ко взрослым, сохранившим наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют — их умно и зло вы­смеивают; розовые очки, охраняющие их неж­ные глаза от суровой действительности, без­жалостно разбивают.

Сатира Щедрина — особое явление в рус­ской литературе. Смех органически присущ на­шей культуре. И если Пушкин мог с полным правом сказать: «От ямщика до первого поэта мы все поем уныло», то с не меньшим основа­нием можно говорить о смехе: так же как и грусть, он свойствен всем — «от ямщика до первого поэта». Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселос­тью, то мрачной иронией блещет желчный Лер­монтов; неразрывно слиты смех и слезы в твор­честве великого печальника и сатирика Гоголя; порой смешные — хоть и не всегда симпатич­ные — персонажи сходят со страниц Остро­вского... И русский фольклор насыщен смехом: от шуток-прибауток до целостной системы смехового мира, глубочайший анализ которого дан Д. С. Лихачевым в книге «Смеховая культу­ра Древней Руси».

Литераторы девятнадцатого века, принадле­жавшие к лагерю революционеров-демокра­тов, культивировали в своем творчестве осо­бую смеховую культуру: они отдавали приори­тет сатире, призывали высмеивать и бичевать пороки общества, «язвы современной жизни». Творчество Салтыкова-Щедрина можно с пол­ным правом назвать высшим достижением со­циальной сатиры 1860—1880-х годов, квинтэс­сенцией сатирического направления натураль­ной школы.

Ближайшим предшественником Щедрина не без оснований принято считать Гоголя, со­здавшего сатирико-философскую картину со­временного мира. Однако и от этого ближай­шего своего предшественника Щедрин весьма и весьма далек, ибо он ставил перед собой, принципиально иную творческую задачу: вы­следить, разоблачить и подвергнуть уничиже­нию объект сатиры. Так, например, В. Г. Бе­линский, рассуждая о творчестве Гоголя, оп­ределял его юмор как «...спокойный в своем негодовании, добродушный в своем лукавст­ве», сравнивая с иным — «грозным и откры­тым, желчным, ядовитым, беспощадным». Эта вторая характеристика глубоко раскрывает сущность сатиры Щедрина. Замечательным подтверждением выглядит такая запись И. С. Тургенева: «Я видел, как слушатели кор­чились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что-то страшное в этом сме­хе. Публика, смеясь, в то же время чувствова­ла, как бич хлещет ее самое». Таким образом, для Гоголя смех был путем к нравственному исправлению людей, к возрож­дению истинной духовности. Салтыков-Щед­рин же видел назначение сатиры в ином: она призвана возбуждать негодование, формиро­вать активных борцов с рабством и деспотиз­мом. Не к исцелению России стремился Щед­рин, но к полному уничтожению существующей социально-государственной системы и пост­роению на ее месте новой.

Форма сказки дала Щедрину возможность открыто высказаться по поводу волнующих его и его соратников проблем. Если обратить­ся, например, к поэме Некрасова «Кому на Ру­си жить хорошо», то можно порассуждать о роли и значении жанров фольклора в автор­ской литературе и определить, что фольклор­ные элементы в рамках авторского произве­дения не утрачивают своей чужеродности, принадлежности к иному искусству. И здесь, обращаясь к фольклору, Салтыков-Щедрин стремится сохранить его жанровые и художе­ственные особенности, с их помощью при­влечь внимание читателя к основной пробле­ме своего произведения. «Сказки» Салтыкова-Щедрина по жанровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы — сказ­ки и басни. Свободная форма изложения, вол­шебные превращения, место и время дейст­вия, определяемые как «в некотором царстве» и «некогда», — все это заимствовано писате­лем у жанра сказки.

Однако герои Щедрина вовсе не сказоч­ные — это аллегории, сатирические маски ба­сен, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы явно принадле­жат отнюдь не к животному миру. Следуя тра­дициям Крылова, Щедрин надевает на своих персонажей те или иные маски не произволь­но, но стремится «воздать каждому по заслу­гам»: в его сказках в каждой личине сконцент­рированы характерные черты, точно определя­ющие в своем единстве распространенный социальный или человеческий тип.

Вспомним, например, сказку «Самоотвер­женный заяц». Там «играют» все привычные «сказочные» и «бытовые» черты персонажей. Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц — труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием. Волк наслаждается положением властителя, деспота: «За то, что с первого мое­го слова не остановился, вот тебе мое реше­ние: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим ку­стом и жди очереди. А может быть... ха-ха... я тебя и помилую».

По сути, этот волк не просто пользуется пра­вом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней — от жандармского «хватать и не пущать!» до су­дейского, губернаторского и прочего манипу­лирования законом. Вся волчья семья живет по «волчьим» законам: и волчата играют жерт­вой, и волчица, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет... (Как тут не вспомнить грибоедовское: «По-христиански, так, он жалости достоин»!) Однако у Щедрина вовсе не вызы­вает сочувствия заяц — ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляется волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он за­ранее отказывается от сопротивления, облег­чая волку решение «продовольственной про­блемы». И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к пси­хологии раба.

Злое, гневное осмеяние рабской психоло­гии — одна из основных задач сказок Щедрина. Он не только констатирует характерные осо­бенности психологии русского народа (его долготерпение, безответность), не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свой­ственно было Некрасову. Салтыков-Щедрин безжалостно обличает, едко высмеивает, бичу­ет их, ибо видит именно в этом главную беду времени. Сказки — жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.

Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. Исследовательница творчества Салтыкова-Щедрина М. Горячкина справедли­во отмечает: «Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами пред­ставителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведе­ния человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животно­го». К этой мысли сам Щедрин старательно подводит читателя: «...будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он — птица. До такой степе­ни птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению». Это отрывок из сказки «Орел-меценат», в кото­рой особенно отчетливо звучит еще одна важ­ная для Салтыкова-Щедрина мысль. Обратите внимание: автор делает все для де романтизации, де поэтизации привычных образов: «Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с по­хвалой. И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит либо ши­ряет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами... И теперь я думаю об орлах так: "Орлы суть орлы, только и всего. Они хищны, плотоядны... А живут орлы всегда в отчужде­нии, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свобод­ное от разбоя время дремлют"».

Для чего потребовалось сатирику это раз­венчание привычно романтических образов? Он считает пагубным само восхищение хищ­ником, пусть даже хищной птицей. Разумеет­ся, поэты в образе орла возвеличивали не по­жирателя мышей; они создали символ гордо­го одиночества, мощи, тяги к свободе и так далее. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все также, говоря словами Пушкина, «кровавую пищу клевал». Вот поэто­му-то и возмущает Щедрина любование хищ­ником. Ореолом романтических черт овеян убийца — и автор разрушает этот ореол. Бог с ними, с птицами, — они «имеют свое оправ­дание, что сама природа устроила их исклю­чительно анти вегетарианцами». Но, романти­зируя орла, люди одновременно романтизи­руют и оправдывают власти/елей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастичес­ки высмеивает это «вредное заблуждение», не позволяя видеть в поработителе героя, «право имеющего». И нельзя не видеть, что это — его решение «наполеоновской темы», что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобаль­ную, центральную для русской литературы те­му, которой Достоевский посвятил «Преступ­ление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею».

Показательно, что впоследствии Достоев­ский практически прибег к «щедринскому» при­ему, заставив Раскольникова в его теории раз­делить человечество на «Наполеонов» и «мура­вейник», то есть на людей и насекомых. Таким образом, великий сатирик Салтыков-Щедрин передал эстафету великому психологу и фило­софу Достоевскому.

Знаменитые сказки «о животных» — лишь один тип сказок Щедрина. В сказках другого типа вы­ступают исключительно люди («Дикий поме­щик», «Повесть о том, как один мужик двух гене­ралов прокормил»). Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу, гротеск. Герои этих сказок, однако, тоже явлены как мас­ки-символы: автор создает собирательные об­разы социальных типов.

Россия, как известно, во все времена слави­лась дорогами и дураками, причем последние, как это ни парадоксально, очень часто добива­ются больше, чем люди умные и одаренные. И, пожалуй, наиболее страшные дураки-тираны нашего времени — это чиновники.

В произведениях классиков отражена вся ис­тория русского чиновничества, причем эта ис­тория отличается от других своей однообразно­стью, так как все чиновники во все времена со­храняли свое главное качество: работали только на себя, делая при этом видимость забо­ты о народе. В произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина отразилась та же знакомая проблема: чиновники и народ. Как это ни странно, но все до невозможности просто: без чиновников, то есть без «главных», управляющих государст­вом или городом, народ жить не может, так как без них наступает анархия, при которой, как из­вестно, невозможно добиться ни правды, ни не­правды, и в то же время сам народ от этих чи­новников и страдает.

Эти же моменты отражены в творчестве пи­сателей, развивавших сатирическую тради­цию, разработанную М. Е. Салтыковым-Щед­риным. Одним из них является драматург Евге­ний Шварц.

Так, например, в пьесе «Дракон» Евгения Шварца народ предстает перед нами толпой покорных, послушных слуг своего повелителя. Удивительно, какие возникают отношения между родственниками в результате прибли­жения кого-то из них к Дракону. Сын доносит на отца, но и отец неглуп: он видит то, что сын пытается добыть от него информацию, и поды­грывает ему. Полное смирение, покорность перед неизбежным — вот что отличает людей этого города от всех остальных. Удивительно, как люди привыкают к злу и даже влюбляются в него, но это и по-своему объяснимо: если прогнать или уничтожить одно зло, то на смену ему может прийти другое, еще больше и страшнее прежнего.

И М. Е. Салтыков-Щедрин, и Евгений Шварц показали, что произвол чиновников и рабский трепет человека перед властью — явления веч­ные и неистребимые.

В целом сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина и отличается вневременностью, так как разоб­лачает не конкретные пороки общества XIX ве­ка, а пороки человечества вообще.