Социально-гуманистические мотивы в стихах Заболоцкого Н.А.

   Анализ / Заболоцкий Н.А. / Стихи Заболоцкого Н.А.

В 50-е гг. в творчестве Заболоцкого все отчетливее начинают звучать социально-гуманистические мотивы. Искреннее сочувствие людям, шагающим “сквозь тысячи бед”, стремление разделить их горе и тревоги вызвали к жизни целую галерею стихотворений (“Неудачник”, “В кино”, “Смерть врача” и др.). Их герои очень различны, но при всем многообразии людских характеров и авторского отношения к ним здесь превалируют два мотива, вбирающие авторскую концепцию гуманизма: “Бесконечно людское терпенье, / Если в сердце не гаснет любовь” и “Человеческой силе / He положен предел...”

В 1956 г. Заболоцкий пишет стихотворение, обращенное к самым тяжким временам в жизни страны и народа и в его собственной судьбе, — “Где-то в поле возле Магадана”. Оно не было опубликовано при жизни поэта и впервые появилось в печати в 1962 г., и то в урезанном виде, а полностью напечатано лишь в 1965 г. Как и в других стихах середины 50-х гг., в центре внимания поэта судьбы людей, на этот раз глубоко трагические: “два несчастных русских старика” в лагере на Колыме, “вдалеке от близких и родных”:

Где-то в поле возле Магадана
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мерзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их луженых глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.

Поэт воспроизводит лишь один небольшой эпизод лагерного существования, дает краткую и выразительную зарисовку того, как в этих нечеловеческих условиях иссякали душевные силы и сходили на нет человеческие жизни. Вместе с тем воссозданная в бытовой конкретности, с помощью сугубо земных, реалистических деталей (“Вкруг людей посвистывала вьюга, / Заметая мерзлые пеньки”) картина приобретает огромную силу обобщения, поистине вселенский, космический масштаб.

Проблема “человек и страшная социальная действительность” здесь вплотную соприкасается со столь характерными для творчества Заболоцкого проблемами “человек и природа”, “человек и мир”. Обреченности лагерного существования противостоит беспредельность природного бытия: “Жизнь над ними в образах природы / Чередою двигалась своей”.

В образную ткань стихов входит высшее, космическое начало, обусловливая соответствующую стилевую окраску текста, выбор лексических и интонационных средств (“Дивная мистерия вселенной / Шла в театре северных светил...”). Вместе с тем эта “звездная” символика приобретает здесь конкретный поэтический смысл, представая в контрастном сопоставлении: померкшие, отвернувшиеся от людей “звезды, символы свободы” и — реальные, сверкающие над головой “созвездья Магадана”.

Финал стихотворения, его заключительный аккорд вновь возвращает нас на землю, озаренную холодным звездным сиянием. И мысль поэта, очевидно, в том, что даже суровая северная природа, как будто сочувствующая людям, бессильна перед человеческой трагедией:

Стали люди, кончилась работа,
Смертные доделались дела...
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
He нагонит больше их охрана,
He настигнет лагерный конвой.
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.