Споры о человеке в пьесе М. Горького «На дне»

Пьеса М. Горького «На дне» создана почти сто лет назад. И все эти годы она не переста­вала вызывать споры. Это можно объяснить множеством проблем, поставленных авто­ром, проблем, которые на разных этапах ис­торического развития вновь приобретают ак­туальность. Это объясняется и сложностью, противоречивостью авторской позиции. По­влияло на судьбу произведения, на его вос­приятие то, что сложные, философски неод­нозначные идеи писателя были искусственно упрощены, превращены в лозунги, взятые на вооружение официальной пропагандой не­давних лет. Слова: «Человек... это звучит гор­до!» становились нередко плакатными надпи­сями, почти такими же распространенными, как «Слава КПСС!», а сам монолог Сатина за­учивался наизусть.

Пьеса М. Горького — новаторское литера­турное произведение. В центре ее — не столько человеческие судьбы, сколько столк­новение идей, спор о человеке, о смысле жизни. Ядром этого спора является проблема правды и лжи, восприятие жизни такой, како­ва она есть на самом деле, со всей ее безыс­ходностью и правдой для персонажей — лю­дей «дна», или жизнь с иллюзиями, в каких бы разнообразных и причудливых формах они ни представали. Этот спор начинается задолго до появления в ночлежке Луки и продолжает­ся после его ухода.

Уже в самом начале пьесы Квашня тешит себя иллюзиями, что она — свободная жен­щина, а Настя — мечтами о великом чувстве, прочитав о нем в книге «Роковая любовь». И с самого начала в этот мир иллюзий врыва­ется роковая правда. Не случайно бросает свою реплику Квашня, обращаясь к Клещу: «Не терпишь правды!». С самого начала пье­сы многие реплики звучат как спор М. Горько­го с самим собой, со своей прежней идеали­зацией босяков. В костылевской ночлежке свобода оказывается призрачной — опустив­шись на «дно», люди не ушли от жизни, она настигает их. И прежнее горьковское жела­ние — рассмотреть в босяках, люмпенах, лю­дей, отторгнутых от нормальной человечес­кой жизни, прежде всего хорошее — также отступает на второй план. Эти люди жестоки друг к другу, жизнь сделала их такими. И эта жестокость проявляется прежде всего в том, с какой настойчивостью они разрушают ил­люзии других людей, например, Насти, уми­рающей Анны, Клеща с его надеждой вы­браться из ночлежки, начать новую жизнь, Ба­рона, все достояние которого составляют воспоминания о былом величии рода и кото­рому Настя бросает в ожесточении реплику: «Врешь, не было этого!»

В среде этих ожесточенных жизнью людей появляется странник Лука. И с его появлением начавшийся уже спор о человеке, о правде и лжи в его жизни обостряется. Всмотримся внимательнее в этот образ. Прежде всего от­метим, что именно этот персонаж пьесы вызы­вает наиболее ожесточенные споры, составля­ет ее драматургический нерв. Лука утешает лю­дей. Чем можно утешить этих выброшенных из жизни, опустившихся на дно ее бывших баро­нов, актеров, рабочего человека, потерявшего

работу, умирающую женщину, которой нечего и вспомнить хорошего о прожитой жизни, по­томственного вора? И Лука прибегает к лжи, как к словесному наркотику, как к обезболива­ющему средству. В обитателей ночлежки он вселяет иллюзии, причем жизненный опыт его таков, что он тонко чувствует людей, знает, что каждому из них важнее всего. И безошибочно нажимает на главный рычаг человеческой лич­ности, обещая Анне покой и отдых на том све­те, Актеру — бесплатные лечебницы для алко­голиков, а Ваське Пеплу — вольную жизнь в Сибири.

Зачем врет Лука? Этот вопрос не раз зада­вали себе читатели и критики, размышляя над горьковской пьесой. Долгое время в трактовках образа преобладали отрицатель­ные оценки, его обвиняли в равнодушии к людям, в корысти (само имя его по созвучию связано со словом «лукавый», а одно из зна­чений этого слова — нечистый искуситель). Луку обвиняли и в том, что он искушает лю­дей своей ложью, а в качестве главного обви­нения была смерть Актера. Однако если всмотреться в то, что делает Лука, вслушать­ся в его речи, понимаешь, что суть его утешительства одновременно проще и сложнее. Он просто не очерствел душою; нельзя не согла­ситься с оценками, которые дает Луке Сатин: «Он врал. Но это только из жалости к вам». Лука не просто обманывает, на протяжении пьесы он творит реальное, деятельное доб­ро: утешает перед смертью Анну, пытается усовестить Василису. Именно этот странник предотвращает убийство Васькой Пеплом Костылева (кстати, Сатин прямо толкает Ваську на убийство: «...и чего ты не приши­бешь его, Василий?!» — и далее: «Потом же­нись на Василисе... хозяином нашим бу­дешь...» И в Сибирь он советует Пеплу уйти поскорее, потому что предвидит — добром это дело не кончится, и предвидение его ока­зывается правильным. Лука не просто врет Актеру, он уговаривает его: «Ты только вот чего: ты пока готовься! Воздержись... возьми себя в руки и терпи...» И причина смерти Ак­тера не в иллюзиях, а в их крушении, в про­зрении, в сознании невозможности воздер­жаться и взять себя в руки.

Лука не просто утешитель, он философски обосновывает свою позицию. Одним из идей­ных центров пьесы становится рассказ стран­ника о том, как он спас двух беглых каторжни­ков. Главная мысль горьковского персонажа здесь в том, что спасти человека и научить добру может не насилие, не тюрьма, а только добро: «Человек может добру научить... Пока верил человек — жил, а потерял веру и уда­вился».

Итак, в пьесе главный носитель добра — Лу­ка: он жалеет людей, сострадает им и пытает­ся помочь словом и делом. Авторская позиция в драме М. Горького выражена, в частности, сюжетно. Последнее событие пьесы — смерть Актера — подтверждает слова Луки: поверил человек, затем потерял веру и удавился. При­нято считать, что главным оппонентом Луки в споре о правде является Сатин. Это как будто бы и так, ведь именно он произносит афоризм: «Ложь — религия рабов и хозяев... Правда — бог свободного человека!» Одна­ко именно Сатин не только заступается за старика, запрещая плохо говорить о нем, но и произносит свой знаменитый монолог о человеке, воплощая в слове идеи Луки. В самом деле, что такое рассуждения, как не словесный наркотик, призванный утешить всех вокруг, во всех вселить иллюзию собст­венной ценности, вне зависимости от реаль­ных человеческих дел. Недаром именно по­сле монолога Сатина в ночлежке начинается пьяный разгул, и даже глашатай беспощад­ной и злой правды Бубнов заявляет: «Много ли человеку надо? Вот я — выпил и рад!» И только известие о самоубийстве Актера вне­запно прерывает эту картину. Поэтому так многозначно звучат последние слова пьесы, вложенные в уста Сатина: «Эх... испортил песню... дур-рак!»

По-настоящему спорит с Лукой не Сатин, а сам автор пьесы. Именно Горький показы­вает, что спасительная ложь никого не спас­ла, что вечно жить в плену иллюзий нельзя, а выход из них и прозрение всегда трагичны, а главное — что человек, живущий в мире уте­шительной мечты, убаюкивающего обмана, примиряется со своей убогой, беспросветной реальной жизнью. Это приводит его к тому, что он соглашается терпеть — мотив этот зву­чит в пьесе не раз, например, «в словах Анны: «Коли там муки не будет... здесь можно по­терпеть... можно!» или в притче о праведной земле — жил человек плохо, но терпел в на­дежде найти когда-то иную жизнь. Вот этого примирения с жизнью не приемлет M. Горь­кий. Спор писателя с Лукой — во многом спор с самим собой. Недаром современники вспоминали, что по своим человеческим ка­чествам Алексей Максимович был во многом близок к этому страннику-утешителю. Неда­ром он уже в период послереволюционный написал киносценарий «По пути на дно», где под влиянием идеологических догм разобла­чил Луку, показал его как кулака, преступного и безнравственного человека. Но сценарий этот оказался творческой неудачей M. Горь­кого, а пьеса «На дне» продолжает жить и се­годня, вызывая многочисленные споры и по­лучая новые интерпретации.

Образ Луки долгое время оценивался в ли­тературоведении однозначно отрицательно. Луку обвиняли в том, что он лжет из корыст­ных побуждений, что он равнодушен к людям, которых обманывает, наконец, что в момент преступления он исчез из ночлежки. Но глав­ное обвинение, которое предъявлялось Луке, касалось его позиции, его отношения к чело­веку. Он проповедует жалость, милосердие, которые в прежние годы считались чем-то лишним, даже подозрительным, этаким про­явлением примиренчества, отступлением от позиции борьбы с классовым врагом (а вра­гов видели вокруг себя бесконечно много), милосердие объявлялось «интеллигентской мягкотелостью», которая недопустима в усло­виях схватки двух миров. Не принималось в позиции Луки и другое — то, что он не зовет людей к борьбе, к революционным действи­ям, радикальному изменению жизни. Все это в давние годы считалось вредным и чуждым человеку нового общества, «борцу за светлое общество».

Сегодня образ Луки прочитывается во мно­гом иначе; этому может помочь просто вни­мательное, непредвзятое знакомство с горьковской пьесой.