Судьба крестьянства в произведениях М. А. Шолохова

Судьба крестьянства, его положение в России всегда были проблемой, далеко вы­ходящей за рамки экономические, - это была проблема в первую очередь нравст­венная Писателями XIX века крестьянин воспринимался как «сеятель и хранитель» родной земли, как носитель высших чело­веческих ценностей, природной мудрости, согласия с природой. Российская действи­тельность XX века поставила крестьянство в новые условия; власть, пришедшая под лозунгом «Землю - крестьянам» во многом вернула времена крепостного права, когда мужики были прикреплены к земле и лишены возможности пользоваться пло­дами своего труда, а тысячи крестьянских семей вообще были уничтожены.

Год сплошной коллективизации - 1929 -официальные власти именовали «Годом ве­ликого перелома». Сегодня историки добав­ляют к этому: «Перелома хребта крестьянст­ва» - именно тогда все самое талантливое, трудолюбивое, жизнеспособное население деревень было уничтожено в ходе ликвида­ции кулачества как класса.

В русской литературе XX века тема крес­тьянской судьбы складывалась очень не­просто. С одной стороны, писателей за­ставляли, обязывали создавать произведе­ния о сельских жителях - это время успел застать застрелившийся в 1930 году Мая­ковский, писавший о том, что дано задание повернуться «лицом к деревне» — и поэты дружно берутся его выполнять, вооружив­шись гуслями. Сам же автор поясняет, что у него лицо - одно: оно лицо, а не флюгер. Но это у Маяковского. Это - у Пастернака, который съездив по спецзаданию в творче­скую командировку, так и не написал о но­вом счастье колхозной деревни. А сколько было таких, кто написал!

Известно что только за короткий период 1929-1934 годов было напечатано более 300 произведений разных жанров о кол­лективизации о работе сознательных кол­хозников и происках кулаков. Строились они по строгим канонам и к реальной кар­тине деревенской жизни имели весьма ко­свенное отношение. Немного было произ­ведений, в которых встречалась близкая к реальности картина, решались действи­тельно существующие проблемы. В их чис­ле, например, роман В. Вересаева «Сест­ры», написанный в 1931 году Он был издан в 1933 году, сразу осужден тогдашней ли­тературной критикой за неправильную ав­торскую позицию и больше не печатался до наших дней «Ошибочность» же позиции автора заключалась в том, что он дал правдивые и страшные картины раскулачивания, показал, как молодые люди комсомольцы приезжают в деревню и по разнарядке ра­зоряют крестьянские дома обрекают на ссылку и гибель целые семьи, включая ста­риков и малых детей.

Одна из самых страшных сцен в рома­не — раскулачивание семьи старого крес­тьянина, главная вина которого в том, что на собрании он высказал здравую мысль — на своей земле мужик всегда будет рабо­тать лучше, чем на общей: «Коли пашня моя, я об декретах не думаю, я на ней с тем­на до темна работаю, за землей своей смо­трю, как за глазом!». Вот за эти слова и объ­явлен он врагом, в его дом приходят, чтобы выгнать оттуда всю семью, отобрать нажи­тое — недаром старуха называет это «днев­ным разбоем». Забирают все, в том числе и детские валенки с ноги маленького маль­чика. И вот, когда сани, полные крестьян­ским добром, отъезжают со двора, ребенок бежит за ними по снегу и просит отдать ва­ленки. И смысл эта сцена обретает глубоко символический — недаром она так вреза­лась в память одного из комсомольцев, за­ставила его усомниться в правоте того, что они делают в деревне.

Тогда же, в 1930 году, М. Шолохов заду­мывает, прервав работу над «Тихим До­ном», написать произведение о современ­ности, о «перевоспитании крестьян в духе коллективизма», по его собственному вы­ражению. Так началась работа над «Подня­той целиной». Творческая история романа необычна — две его книги были написаны в разные годы — довоенные и послевоен­ные (при эвакуации погибли черновики ро­мана). Сегодня книга ставит перед читате­лем немало вопросов.

Документально подтверждено, что правду о том, как на самом деле завоевывалась новая жизнь, писатель знал уже в начале 1930-х годов; видел и то, к чему пришло кре­стьянство в итоге его отчуждения от земли и собственности. И все же роман его — сов­сем не об этом. Долгие годы он восприни­мался как классика советской литературы, написано произведение рукою большого мастера, но вот как соотнести сегодня то, что в нем написано, с теперешними пред­ставлениями о том периоде, сложившимися на основании вновь открывшихся для нас фактов, документальных свидетельств? Од­на из попыток дать новое прочтение роману М. Шолохова сделана автором статьи, опуб­ликованной в 1990 году в журнале «Огонек», И. Коноваловой.

Статья озаглавлена намеренно полемич­но: «Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации». Одна из идей автора в том, что художник цель перед собой по­ставил одну, а добился другого, правда пе­ресилила ложные установки, и вопреки им было создано достоверное произведе­ние — это можно увидеть на примере обра­зов коммунистов в романе. Точка зрения И. Коноваловой — один из вариантов со­временного прочтения произведения. Да­леко не все в таком подходе убедительно. И совсем уж трудно согласиться с тем, что, например, Андрей Разметнов — это про­сто неумелый, едва ли не смешной чело­век, не способный к крестьянскому труду. Думается, что с шолоховским текстом не все так просто.

В романе тесно переплелись как бы три начала, восходящие к разным источникам: собственное авторское видение, которое позволяет ему правдиво отобразить многое из того, что творилось и в деревне и в чело­веческих душах: естественное нежелание отдавать нажитое добро, неограниченная власть людей, порой таких далеких от со­вершенства в нравственном смысле — как не вспомнить здесь Макара Нагульнова, ко­торый угрожает крестьянам оружием и го­ворит о своей готовности стрелять в баб и ребятишек, если того потребует револю­ция. Другая художественная линия в романе идет от авторской же позиции, но основыва­ется не столько на реальной картине жизни, сколько на вере в утопию общего счастли­вого труда — тогда, в начале 1930-х годов в это поверили многие, ведь сама эта уто­пия опиралась на мечты народные о радос­ти совместной работы и справедливом уст­ройстве жизни. Опыт такого труда в русской деревне был немалый — от сенокоса до по­мощи всем селом при постройке дома. И, наконец, третья составляющая романа — это те идеологические догмы, которые, хо­тел он того или нет, обязан был отразить в романе писатель — здесь и происки врагов, наделенных заведомо зверскими чертами, и не менее звериный образ кулака, уморив­шего голодом свою мать, и мудрый секре­тарь райкома партии. Все эти установки, столь различные, переплетаются в романе, создают сложный узор, в котором правда соседствует с искренним заблуждением ав­тора, а реальные проблемы — с надуманны­ми, вроде ожидания Макаром Нагульновым мировой революции.

В прочтении романа важно соблюдать принцип историзма, который многое помо­гает понять в позиции автора. М. Шолохов писал так, как видел, так, как хотел видеть, и так, как его заставляли видеть. Произве­дение стало своеобразным памятником то­му времени.

Как уже говорилось, существуют различ­ные точки зрения на роман М. Шолохова «Поднятая целина». Наиболее близка мне та, которая трактует произведение как факт истории русской литературы XX века. Было бы совершенно неверно сбрасывать шоло­ховский текст «с парохода современности». Без него наше представление о теме крес­тьянства в русской прозе предвоенных и послевоенных лет было бы неполным. Даже те крупицы правды, которые просочились через все политические установки, спущен­ные свыше, очень важны, так как за ними — автор, за ними — трагедия художника, чей талант был использован для пропаганды утопии, для оправдания насилия и жестоко­сти. Эта трагедия еще ждет своего иссле­дователя. До конца непрочтенным, невос-принятым остается роман «Поднятая цели­на». Дать ему окончательную оценку нам еще предстоит.