Это драматичный момент всего литературного процесса 30-х гг. Обойти его невозможно: возникает известная неполнота, полуправда в освещении трагических сторон литературной истории.
Что такое коллективизация в деревне, зачем (и кому) она была необходима? Почему она так противоречиво отразилась в прозе и поэзии конца 20-х — начала 30-х гг. и в последующих художественных исследованиях 60—90-х гг.?
Коллективизация, предпосылкой которой был кризис хлебозаготовок зимой 1927/28 г., своего рода «крестьянский бунт», протест людей, не пожелавших везти хлеб в государственные закрома по низким ценам, — это способ предельной централизации производства сельхозпродуктов, сосредоточения его в хозяйствах-гигантах, своего рода «опорах социализма» в деревне. Колхозы были созданы, с одной стороны, для удобства и надежности хлебозаготовок, с другой — для удобства внедрения новой техники. Ho главное — для создания монолитного социального строя: без буржуазии в городе, без кулака в деревне. Решено было вместо сотен тысяч мелких хозяйств создать тысячи колхозов с общей пашней, едиными фермами, твердым планом по вывозу зерна осенью и т. п.
Государство стремилось решить этим сразу несколько задач. И город, и армия, и организации, вывозившие хлеб за границу в оплату за станки, в целом за технику для строившихся гигантов, получали известную определенность, надежность в получении хлеба. Историк Н. Верт отмечает: «Отобранное у крестьян зерно предназначалось для вывоза преимущественно в Германию... С 1931 по 1936 г. половина всей ввозимой в СССР техники была немецкого происхождения». Иных источников получения валюты, кроме сельскохозяйственного сырья и золота, добывавшегося теми же бывшими крестьянами, у изолированной, осажденной страны не было. Вот-вот мог быть закрыт Гитлером и немецкий рынок остро необходимой техники.
В романах о коллективизации, проводившейся жестко, в спешке, с грубым причислением к врагам, к кулакам всех колеблющихся, желающих сберечь свое имущество, землю, лошадей, в целом можно найти множество достаточно точных, достоверных подробностей: и пресловутое «раскулачивание» (ограбление и «ликвидация как класса») зажиточных крестьян (их, «спецпереселенцев», высылали из сел на Север, в Сибирь), и сцены собраний, на которых избирали (назначали) руководителей колхозов, и картины массового забоя частного скота (все равно отберут в колхоз).
Романы эти предельно социологичны, язык их, мучительно пародируемый А. Платоновым в «Котловане» и хронике «Впрок», часто сплошь состоит из «речезаменителей», бюрократизмов. Все эти подробности присутствуют, например, в «Поднятой целине» (1932) М. Шолохова, где представлены — с жестких социологических позиций — и бедняки (Майданников, Бесхлебнов), и кулаки (Островнов), и колеблющиеся середняки, местные коммунисты Нагульнов, Разметнов, и присланный из Питера руководитель колхоза матрос Семен Давыдов... Естественно, есть и его антипод, есаул Половцев, готовящий казачье восстание против коллективизации. Разные этапы коллективизации изображены в растянутой, часто натуралистической хронике Ф. И. Панферова «Бруски» (1928—1937), которая в целом идеализировала весь трагический процесс коллективизации, замалчивала факты прямого «раскрестьянивания», т. е. разрушения деревни, преувеличивала «кулацкую угрозу» социализму.
В этом романе также есть и вожак артели Кирилл Ждаркин, и кулак Плакущев, и середняк Никита Гурьянов, ищущий утопическую «страну Муравию» (эту тему возьмет у Панферова А. Твардовский). Однако политическая актуальность оттеснила на второй план художественность. Так, мысль человеческая, «текущая» из мужицких голов, сравнивается с маслом, «выдавливаемым из жмыха», трактор — с «хряком», а весенняя мечта, чудесная птица, «играет как сытый серый коршун, купаясь в изобилии солнца» (?!). Все это огрубленный реализм, а вернее, натурализм.