Тема поэта и поэзии в творчестве М. Ю. Лермонтова

Белинский, сравнивая Лермонтова с Пушкиным, предлагает не упускать из виду прежде всего то обстоятельство, что Лермонтов — «поэт уже совсем дру­гой эпохи». Эта эпоха полна трагическо­го, и именно это и сформировало миро­воззрение юного наследника пушкин­ской славы.

Пушкину довелось испытать горечь не­понимания, и голос его не всегда бывал услышан.

Поэт Лермонтова изведал не только одиночество и непонимание. Он уже фигура отчетливо трагическая. Гибель поэта в мире зла неминуема. Это под­сказывала Лермонтову и судьба его ге­ниального предшественника. Стихо­творение «Смерть поэта» написано по горячим следам событий и под непо­средственным впечатлением от них. Хотя речь идет о трагической судьбе конкретного человека, Лермонтов трак­тует происшедшее как проявление веч­ной борьбы добра, света со злом и же­стокостью. Поэт гибнет от рук ничтож­ных людей. Это «свободы, гения и славы палачи».

Поэт — гордое, независимое сущест­во, дивный гений, явление небывалое и поэтому чужеродное в среде, живущей завистью, клеветой, занятой погоней за счастьем, понимаемым как чины, богат­ство, положение в обществе. Столкну­лось высокое и низкое, земное и небес­ное, и «мир дольний» вновь одержал по­беду. Однако есть «божий суд», «есть грозный судия». Время, века, человече­ство скажут свое слово.

Поэт-пророк — это образ, введенный в поэтический обиход Пушкиным. Таков и поэт Лермонтова. Появляется у Лер­монтова, как и у Пушкина, образ караю­щего кинжала. В стихотворении «Поэт» (1838) Лермонтов строит лирическую композицию на сравнении своего со­брата по перу с кинжалом. Назначение стихотворца сродни назначению кинжа­ла. Поэзия в Зпоху негероическую стала просто побрякушкой, наподобие кинжа­ла, украшающего стену жилища. Власть над сердцами поэт променял на злато и смирился с судьбой. Эта жалкая роль недостойна того, кто способен зажигать сердца, пробуждать мысли. Стих «зву­чал, как колокол на башне» в прошлом «во дни торжеств и бед народных». Про­стой и гордый язык поэзии пушкинской поры   предпочтен  теперь  «блесткам   и

обманам».   Заключительная  строфа  — это голос того, кто тяготится бездейст­вием, для кого идеалы предшествующей эпохи не утратили ценностей:

Проснешься ли опять,   осмеянный пророк,

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножен не вынешь ты клинок,

Покрытый   ржавчиной   презренья.

Пушкинский пророк никогда не был ос­меянным, он всегда мог пренебречь безу­мием непосвященных, сказать им: «Пой­дите прочь». Не таков пророк «совсем уже другой эпохи». Лермонтов подхватывает тему пророчества, начатую Пушкиным, и развивает ее уже с учетом опыта жиз­ни своего поколения. Его стихотворение 1841 года так и названо «Пророк», по­вторяя название пушкинского стихотво­рения, созданного в 1826 году. В нем Пушкин намечал путь, которым надле­жало идти тому, кто получил божествен­ный дар: «Обходя моря и земли, глаго­лом жги сердца людей».

Лермонтов показывает уже отдален­ные последствия этого шага. Он точно знает, как род людской воспринимает пророчество высоких истин. Уже пер­вая строка лермонтовского стихотво­рения содержит это своеобразное про­должение:

С тех пор, как вечный судия

Мне дал всевиденье пророка...

Им завершилось стихотворение Пуш­кина. Для лермонтовского пророка этот момент стал началом страданий. Отпра­вившись проповедовать любовь и прав­ду, он ступил на трудный и опасный путь. Ему приходится жить в пустыне тем, что посылает ему судьба. Лишь звери, пти­цы, звезды внимают пророку. Глухи толь­ко люди. Через шумный град пророк про­бирается торопливо, подгоняемый каме­ньями, недобрыми или насмешливыми взглядами. Носитель высоких истин, при­званный просвещать и наставлять, он сам становится объектом поучений. Впрочем, и пушкинский поэт получал иногда своего рода «социальный заказ»: «Сердца собратьев исправляй...». Но в пушкинскую эпоху толпа не была еще столь жестока и агрессивна.

Лермонтовский пророк, оставаясь твердым, спокойным и угрюмым, стано­вится объектом мести за то, что его при­рода отлична от природы измельчавшего человечества. Само существование про­рока — упрек людям. Так завершает Лер­монтов тему, разработанную Пушкиным и, казалось, в полной степени завершен­ную. Но время изменилось, и Лермонтов

вносит необходимые коррективы. Сама его судьба удивительным образом послу­жила своего рода подтверждением пред­ложенной им трактовки темы поэта и по­эзии. История повторилась, и сама эта повторяемость могла служить указанием на то, что перед нами не случайность, а закономерность, которая не укрылась от проницательного взора продолжателя пушкинской традиции и создателя тради­ции новой.

Лермонтов сам ощущал себя наслед­ником великого Пушкина. «Пророк» — это не единственная прямая перекличка с пушкинскими стихами. «Журналист, читатель и писатель» уже самим назва­нием и драматической формой напоми­нает «Разговор книгопродавца с по­этом». Современная Лермонтову поэзия явно деградировала:

Стихи — такая пустота,

Слова без смысла, чувства нету,

Натянут каждый оборот...

Настоящего искусства жаждет чело­век, живущий в одну из самых мрачных эпох русской истории, когда казалось, что само время остановилось, сама жизнь замерла:

Когда  же   на   Руси   бесплодной,

Расставшись    с   ложной    мишурой,

Мысль   обретет язык простой

И  страсти   голос   благородный?

Это крик души того, для кого отсутст­вие внутренней жизни есть зло. Дегра­дация коснулась всего. Критика выроди­лась в «мелкие нападки на шрифт, винь­етки, опечатки». Обвинения критиков беспощадны:

В  чернилах ваших,   господа,

И желчи едкой даже нету,

А просто грязная вода.

Настоящему писателю в такую эпоху трудно найти себе применение: «О чем писать?» Лишь изредка «забот спадает бремя». Только тогда будущее не кажет­ся таким беспросветным. Лишь в такие моменты берется он за перо: «Тогда пи­шу. Диктует совесть. Пером сердитый водит ум».

Итак, в эпоху деградации общества Лермонтов остался хранителем и про­должателем высоких заветов предшест­вующей эпохи. Его поэт-пророк оста­ется носителем и хранителем высоких истин. Идеалы его поэзии остаются со­относимыми с идеалами пушкинского времени. В его стихах, правда, больше горечи, отчетливей отзвуки трагедии, но таковы свойства современного Лер­монтову поколения.