Тридцатые годы как продолжение и одновременно противоположность 20-х гг. — острейшее противоречие этой эпохи. He всегда осознанное, оно проявилось нагляднейшим образом в духовно-нравственном климате 30-х гг., в возвращении страны к национальным устоям, в новом понимании смысла государства, ранее обязанного «отмирать», семьи, призванной ранее смениться «общежитьем», наконец, исторического прошлого. В литературном процессе это противоречие проявилось в одновременном продолжении и резком преодолении множества тем, мотивов, связанных, скажем, с Гражданской войной, с трудностями открытия «России-родины» вместо воспевания по инерции грохочущей пороховой «России-революции ».
Тема революции и Гражданской войны в литературе, перешедшая из 20-х, была продолжена в 30-е гг. Она на первый взгляд еще не иссякла и не претерпела изменений. Она оставалась и в 30-е гг. фондом высокой тематики, героической нравственности. Многие юноши 30-х гг. даже жалели, что «не успели на Гражданскую войну», пели песню «Орленок» о юном комсомольце, смотрели фильм «Красные дьяволята», искренне горевали, читая строки М. Светлова о павшем комсомольце, «парне, презирающем удобства»:
Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве, в Кремле, товарищ Ленин
На него рассчитывать не мог...В 1930 г. выходит повесть А. Гайдара «Школа» — автобиографическое произведение о юноше Аркадии Голикове, романтике революции, готовом по-прежнему делать жизнь с Дзержинского, в 1936 г. — повесть В. Катаева «Белеет парус одинокий» (она посвящена детскому осмыслению революции 1905 г., восстания на броненосце «Потемкин»), В это время дорабатывались и переиздавались романы о Гражданской войне В. Зазубрина «Два мира», П. Дорохова «Колчаковщина», В. Бахметьева «Преступление Мартына», В. Кина «По ту сторону»... В 1936 г. появился роман «Кочубей» А. Первенцева, в 1940-м — повесть Всеволода Иванова «Пархоменко», а в 1930—1940 гг. продолжилась, увы, безуспешная попытка А. Фадеева завершить эпопею о революции «Последний из Удэге».
В количественном плане возрастало и число пьес о революции и крушении старого мира. Среди них есть и классические пьесы М. Горького «Егор Булычов и другие» (1931), «Достигаев и другие» (1933), «Васса Железнова» (1936), и пьесы — попытки создать новую трагедию («Оптимистическая трагедия», 1933, Be. Вишневского), и, наконец, «Человек с ружьем» (1937) Н. Погодина. В 1937 г., в связи с 20-летием Октябрьской революции, всецело на основе старой плакатно-агиточной поэтики, с вынужденным во многом привкусом шпиономании, с намеками на неизжитое был создан фильм «Ленин в Октябре» М. Ромма. Весь радиоэфир вновь был заполнен песнями революционно-оборонного плана («Матрос Железняк» и «Песня о Щорсе» М. Голодного, «Полюшко-поле» В. Гусева, «Каховка» М. Светлова, тот же «Орленок» Я. Шведова и др.) с лексикой и беспощаднейшими литыми формулами, мотивами ненависти к врагу, «который не сдается», и т. п.
И все же наиболее прозорливые критики уже в конце 20-х гг. (и в 30-е гг.) почувствовали, что Гражданская война хоть и осталась фондом высокой тематики, но фонд этот почти израсходован. Дело даже не в том, что в 30-е гг. не было создано нового «Железного потока», «Разгрома», что новые части «Хождения по мукам» А. Н. Толстого (и особенно повесть «Хлеб») явно уступали по уровню первой книге трилогии «Сестры», что популярные в 30-е гг. киноварианты повести «Красные дьяволята» П. Бляхина вообще походили на приключенческие ковбойские фильмы. Революция становилась приключением, скачками рыцарей коня и сабли, занятной игрой. А названия многих книг — «Рожденные бурей» К. Шильдкрета, «Закалялась сталь» А. Бусыгина и др. — не просто предваряли (или повторяли) другие, но говорили об утрате новизны, «усталости» темы.
Вокруг произведений о Гражданской войне к середине 30-х гг. возник определенный фон, который менял их вес и значение. Многие революционные поэты, гремевшие в 20-е гг., ничего отрадного в России часто не видевшие, кроме революции, жившие жаждой уничтожения патриотизма (понятия большевизма и патриотизма были для них взаимоисключающими), стремительно теряли свое значение.