Высший свет в изображении Л. Н. Толстого (по роману «Война и мир»)

Ценность человека, по мнению Толсто­го, определяется тремя понятиями: про­стотой, добротой и правдой. Нравствен­ность, как считает писатель, — это уме­ние почувствовать свое «я» как часть общечеловеческого «мы». И любимые ге­рои Толстого просты и естественны, доб­ры и сердечны, честны перед людьми, и своею совестью.

Иное отношение Толстого к высшему свету. С первых страниц романа мы попа­даем в петербургские гостиные. Толстой подчеркивает, что «светских львов» отли­чает духовное убожество, нравственная низость. В их поведении, в их взаимоот­ношениях нет ни простоты, ни добра, ни правды.

В этом свете, как считает Толстой, «кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные». Вспомним искаженные лица «скорбной» Друбецкой и «благостного» князя Василия, ког­да они вдвоем вцепились в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова.

А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая «военная операция», тща­тельно продуманная Шерер и князем Ва­силием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, сватовства, князь Василий врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась. Начинается осада Марьи Болконской, богатой невесты для шало­пая Анатоля, и только случай помешал ус­пешно завершить эту операцию. О какой любви может идти речь, когда браки со­вершаются по откровенному расчету?

С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой «объяснение в любви» Бориса Друбецкого и Жюли Курагиной. Жюли знает, что этот блестящий, но нищий кра­савец, не любит ее, но требует за свое богатство объяснения в любви по всей форме. А Борис, произнося нужные сло­ва, думает, что всегда можно устроить так, что он жену будет видеть редко.

Все способы хороши, чтобы добиться «славы, денег и чинов». Можно вступить в масонскую ложу, делая вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис Друбецкой, вступали в это общество с одной целью — завести выгодные знакомства. А Пьер, искренний и доверчивый человек, вскоре увидел, что этих людей интересо­вали не вопросы истины, блага человече­ства, а мундиры и награды.

Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Толстому. С какой иронией он рассказывает о князе Василии, когда тот просто-напросто об­воровывает Пьера, присвоив доходы с его имений и оставив у себя несколько тысяч оброка с рязанского имения. И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он не может бросить на произ­вол судьбы.

Лжива и развратна Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Открыто изменив мужу, она цинично заявляет Пье­ру, что не желает иметь от него детей. Да­же красота и молодость у людей высшего света отталкивающа, ибо не наполнены душевным теплом.

В образе Элен подчеркивается не жен­ственное, а, скорее, животное начало. Она ничего не любит в жизни, кроме сво­его тела, позволяет брату целовать свои плечи, но не дает денег. Она хладнокров­но выбирает себе любовников, как блюда из меню, умеет сохранить уважение света и даже приобрести репутацию умной женщины благодаря своему виду холод­ного достоинства и светскому такту. Это обожание собственного тела может раз­виться только там, где праздность и рос­кошь дают полный простор всем чувст­венным побуждениям. Это бесстыдное спокойствие — там, где высокое положе­ние, обеспечивая безнаказанность, учит пренебрегать уважением общества, где богатство и связи определяют моральный облик человека.

Кроме роскошного бюста, богатого и красивого тела, Элен обладала необык­новенным умением скрывать свое умст­венное и нравственное убожество, и все это только благодаря изяществу манер и заученным фразам и приемам. Бесстыд­ство проявлялось в ней в таких грандиоз­ных великосветских формах, что возбуж­дало в других чуть ли не уважение.

Анатоль Курагин, по мнению Толстого, «простой и с плотскими наклонностями». Это главенствующие черты характера этого героя. Он на всю свою жизнь смот­рел как на непрерывное увеселение, ко­торое кто-то обязался устроить для него: «Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на дру­гих, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка». Эгоизм Анатоля непосредственный, животно-наивный и добродушный, эгоизм абсолютный, ибо не стеснен ни совестью, ни рассудком. Курагин не заглядывает дальше минуты своего удовольствия, не думает о других. Всего этого для него не существует сов­сем. Он искренне убежден, инстинктив­но, всем своим существом, что все вокруг имеет единственной целью его развлече­ние и существует для этого. Никакой ог­лядки на людей, на их мнение, на послед­ствия, никакой дальней цели, которая за­ставляла бы сосредоточиться на ее до­стижении, никаких угрызений совести, размышлений, колебаний, сомнений — Анатоль, что бы ни совершил, естествен­но и искренне считает себя безукориз­ненным человеком и высоко несет свою красивую голову: свобода поистине без­граничная, свобода в поступках и само­ощущении.

Такая полная свобода дана Анатолю его бессмысленностью. Человек, созна­тельно относящийся к жизни, уже под­чинен, как Пьер, необходимости понять и решить, он не свободен от жизненных сложностей, от вопроса: зачем? В то время как Пьер мучается этим сложным вопросом, Анатоль живет, довольству­ясь каждой минутой, глупо, животно, за­то легко и весело.

Нравы высшего общества, по мнению Л. Н. Толстого, основаны на лжи. Лгут, иг­рая в патриотизм, Жюли Курагина, став­шая наконец-то Друбецкой, и ей подоб­ные. Их патриотизм проявился в отказе от французской кухни, французского театра и в установлении штрафа за употребле­ние в речи французских слов, к которым они с самого раннего детства привыкли больше, чем к русским.

Вспомним, с каким энтузиазмом дву­личный князь Василий восхищается, ве­щая с гордостью пророка: «Что я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона». А когда до придворных дошло известие об оставлении Москвы французам, то князь Василий непререкаемо говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от «слепого развратного старика».

Толстому особенно ненавистна импе­раторская «игра в войну», ведь для Алек­сандра I действительное поле сражения и парад на Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его спор с Кутузовым перед Аустерлицким сражением).

В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветает карьеризм, служба «лицам, а не делу», боязнь личной ответ­ственности за принятое решение. Вот по­чему так невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея Бол­конского. Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были обеспо­коены не столько его результатом, сколь­ко своими будущими наградами. Они внимательно следили за флюгером цар­ской милости.

С суровой беспощадностью Толстой «срывал все и всяческие маски» с пред­ставителей высшего света, обличая анти­народную сущность их идеологии — иде­ологии людского разъединения, эгоизма, тщеславия и презрения к людям.